Державин - Олег Николаевич Михайлов
— Не везет мне, дружок! — махнул тот рукой. — В кои-то веки понадеялся на фортуну! Да рази ее ухватишь, когда у этой капризной грации затылок голый! Просился в команду генерал-аншефа Бибикова, но, видать, не судьба…
— Примай свою судьбу без ропота, — не по-детски серьезно сказал Капнист. — Постой, постой! Разгони хмару — ведь тебя в канцелярии ожидает какой-то приказ.
Гаврила опрометью бросился в полковую избу.
«Лейб-гвардии прапорщику Державину велено явиться назавтра к его высокопревосходительству и российских орденов кавалеру господину Бибикову…»
Генерал-аншеф при новом свидании говорил мало:
— Через три дни быть готовым к отъезду в Казань!
2
Как обрадовалась, расцвела и даже помолодела матушка Фекла Андреевна! Не знала, куда усадить, чем потчевать дорогого гостя, и не могла на него наглядеться.
— Не обессудь за недостаточностью моей, сам знаешь, все нынче кверху тормашками пошло! — Фекла Андреевна сокрушенно махнула рукою. — Из именьиц в этакую смуту ничего не дождешься!
Но стол был обилен домашнею снедью: на оловянных блюдах и талерках соленые огурцы и соленые сливы, капуста топаная, подовые пироги кислые с сыром и с груздями, копченое мясо, приготовленное с деревянным маслом, чесноком и луком, караси с бараниной, душистый мед (место, где стояла Казань, издавна было пчелисто), в кувшинах — полпиво, квас, сбитень…
— Ты что, подлец, подстылое принес! — внезапно крикнула Фекла Андреевна дворовому подростку, привычно награждая его крепким подзатыльником. Тот поглядел на барыню злобным волчонком и молча скрылся в поварню, унося блюдо пилава с бараниной.
— Вот, возьми их! — вздохнула Фекла Андреевна. — Почитай, вся дворня от рук отбимшись ходит, только и норовят господ обмануть, да все о какой-то воле промеж собой толкуют. Дался им Пугач! Да это непременно и не имя, а прозвище — дворян пугает. А имя… — Фекла Андреевна оглянулась, хотя в низкой горнице, кроме них, никого не было, и зашептала сыну на ухо: — Отписала из Москвы сестрица моя Фекла Савична, что Пугач этот есть на самом деле беглый казак Черняй…
— Эти ростобары я в Москве уже слышал, — хмуро ответил Державин. — Ты расскажи лучше, что делается в городе.
— Что деется? Ворота боишься отворить! Вона и куры-те взаперти переглохли! Понаехало к нам в Казань гостей со всех волостей — деревеньки свои оставили, сидят трясутся. Это вот сейчас духом чуть воспряли, как государыня назначила сюда главнокомандующим господина Бибикова. Наши дворяне, чать, помнят, как он удачно и без лишних жестокостей усмирил бунт на уральских заводах. Сказывали тогда, сослал всего двадцать заводских крестьян…
Она ходила за ним и все говорила, рассказывала, рассказывала — о людях, им позабытых или вовсе неизвестных, о пустяках, что запали в душу.
«Отвык я от матери», — подумал Державин, сам казня себя за эту кощунственную мысль. А она-то все старалась угодить, услужить ему — и все невпопад.
— Постой, матушка! Никак стучит кто в ворота! — перебил он Феклу Андреевну.
— Да это небось гвардейские офицеры куролесят, что приехали до тебя в Казань от господина Бибикова.
— Лунин с дружками?
— Да кто их имена знает! Чуть не силком заняли, веришь, духовную семинарию, потеснили самого архимандрита Любарского, да и предались удовольствию святок. — Она перекрестила толстое свое лицо. — Истинно ни стыда ни совести…
По-утиному переваливаясь, Фекла Андреевна засеменила к двери, на ходу надевая пуховый оренбургский платок, и почти тотчас же вернулась в сопровождении занесенного снегом до самых бровей здоровенного мужика в хорошем тулупе.
— До вашей, барин, милости… — густым басом сказал мужик, сымая заячий треух.
Державин признал в нем Ивана Серебрякова.
— А, старый знакомый!.. Добро ли поживаешь?
— Что тебе, ваше благородие, сказать… — опустил Серебряков глаза в пол. — Попам да клопам жить добро…
— Ну, раздевайся, садись к столу, гостем будешь.
С полчаса прапорщик наблюдал, как насыщался Серебряков, подметая все подряд — пироги, мясо, пилав… Наконец прожора утер седую, с причернью, бороду, испустил ртом воздух из желудка и, отдуваясь, нагло сказал Фекле Андреевне:
— Пиво-то у тебя, хозяйка, с прокиселью, да и квас перестоялый…
«Вот пролаза!» — с некоторым даже восхищением подумал Державин и остановил возмущенную Феклу Андреевну:
— Не мешай нам, матушка. Пойди-ка лучше по хозяйству…
Оставшись в горнице вдвоем, оба некоторое время испытующе глядели друг на друга, словно проверяя, кто чего стоит. Рябое лицо Серебрякова оставалось невозмутимым даже тогда, когда Державин спросил:
— Ну как, отыскали запорожские сокровища?
— Куда там! Отыскал осетр дожжа в поле лежа… — загудел Серебряков. — Отправились мы, не хуже, втроем на Днестр за кладом, да товарищи мои больно робки оказались. Вишь ты, рак не рыба, нетопырь не птица, а пес не скот. Как стретились нам войски турецкого фронта, так господин Максимов в труску ударился: искать-де больно опасно, повернем назад. Вот мы с Максимовым и вернулись ко своим дворам в Малыковку. Он, чать, податься в Москву убоялся…
— А Черняй? — привстал Державин.
— Эх, барин! Да что с ним делать, с Черняем-то? Разбойник, не хуже, живой покойник! Отпустили Черняя, — блеснув недобрым взором, неохотно пробурчал Серебряков.
«Как же! Жди! — подумалось офицеру. — Ты-то отпустишь. Скорее всего пырь ножом, да и концы в воду. Только кто же тогда Пугач, если не Черняй?»
Словно отгадав его мысли, Серебряков придвинулся к прапорщику и загудел тише:
— Як тебе, барин, по самому секретному делу… Насчет его глупского величества — господина Пугачева!
Скрывая волнение, Державин поднялся с лавки.
— Давай-ка прикажу самоварец подать. А ты пока по-наковыряй себе меду, да и обсудим за чаем все…
Фекла Андреевна не раз порывалась войти в горницу. Тишина. Уж не пристукнул ли ее Гаврюшу рябой разбойник? Но, заглянув в скважинку, успокаивалась: сын мирно беседовал со страшным мужиком, правда вовсе позабыв про чай. Наконец она притомилась и ушла спать.
Серебряков меж тем поведал:
— Ты ведь знаешь, барин, что подрядился я беглых раскольников переселять из Польши… На пустующие земли левого берега Волги…
— Еще бы! — не удержался Державин. — И на плутовстве своем окаянном попался! Пришлось твоему земляку Максимову тебя выручать…
— Рыба рыбою сыта, а человек — человеком, — заиграл словами Серебряков. — Или еще говорят: рука руку моет, а обе белы быть хотят. Так вот, среди переселенцев было много дезертиров и прочих подозрительных смутителей. Споминаю, в декабре 772-го года рассказал мне вот о чем экономический крестьянин Иван Фадеев. Бывши на Иргизе, в раскольничьей Мечетной слободе для покупки рыбы, слышал он в доме жителя той слободы Степана Косого от какого-то приезжего человека такие речи: «Яицкие-де казаки согласились идти с ним в турецкие земли, только-де, не побив в Яике всех военных людей, не выйдут». Ин ладно! Будучи
