Мария Покрышкина - Жизнь, отданная небу

Работы в Манасе было невпроворот. И все же здесь жилось значительно легче. Мы наконец-то пришли в себя, отогрелись под ласковым южным солнцем. Суровую зиму 1941/42 года вспоминали как что-то ужасное. Мало того, что наш БАО был тогда в непосредственной близости от передовой. Все мы, особенно летчики и авиатехники, страдали от морозов и пронизывающих до костей ледяных степных ветров.

Самолеты МиГ-3, которыми были укомплектованы обслуживаемые нами полки, имели в ту пору каверзную конструктивную недоработку - у них нередко заклинивало фонари летных кабин. Случись что в воздухе - и с парашютом не выбросишься. Поэтому многие летчики, несмотря на страшные морозы, летали с открытыми кабинами. Медики перед каждым стартом бегали от самолета к самолету, требуя, чтобы пилоты смазывали лица гусиным жиром. Какого труда стоило подчас сломить их мальчишескую браваду: не буду, мол, и все...

Помню, как однажды я уговаривала перед вылетом капитана Алексея Постнова, а он упрямился:

- Сказал, не буду мазаться, значит, не буду. Да не беспокойся, сестричка, ничего со мной не случится.

Так и вылетел. А через четверть часа мы с удивлением и тревогой увидели, что его самолет идет на посадку. Вылез из кабины - нельзя узнать: лицо белое, распухшее. Глаза - узкие щелочки - едва видны.

Обработали мы Постнова, отправили в санчасть. Вскоре он вновь летал, но следы обморожения остались у него надолго. Уже после войны судьба вновь нас свела. В первую встречу Алексей пошутил:

- Ну что бы мне тогда послушаться тебя, Маша. Каким бы красавцем мог быть.

- Ты и так, Лешенька, красивый. А вот к добрым советам, надеюсь, научился относиться внимательнее.

А наши авиатехники! Они дневали и ночевали на аэродромах возле своих самолетов. Обморожения среди них были обычным явлением, хотя мы, медики, как могли помогали им. Только помощь эта оказывалась слабой. Приходилось лишь удивляться, как люди не простужались, круглосуточно находясь на морозе, на ветру. Не знаю, когда они умудрялись спать и есть. Приди в любое время - они у самолетов. С обмороженными лицами, с руками, которые превратились в сплошные кровоточащие раны, насквозь пропитанные техническими маслами и бензином.

Надо сказать, что и нам во время дежурств на аэродроме в ожидании возвращения с боевых заданий летчиков доставалось от морозов изрядно. Сидишь в промерзшей насквозь санитарной машине (отопления в ней не было) с неизменным нашим водителем - Айзиком и чувствуешь, как постепенно превращаешься в ледышку.

Как-то подошел к автомобилю командир полка Андрей Гаврилович Маркелов. Увидев меня с уже побелевшим носом, сказал жалостливо:

- Что ж ты, милая, в землянку к нам не зайдешь погреться. Стесняешься, что ли?

Нет уж, думаю, к вам, летунам, только попадись. От шуточек ваших сквозь землю провалишься. И забилась поглубже в кабину:

- Спасибо. Мне не холодно.

Зато, здесь, в Манасе, в глубоком тылу, после грохота войны мы все были очарованы теплом, тишиной и красотой Каспийского моря. Многие из нас видели море впервые и не могли нарадоваться его лазурному простору.

Буквально на второй день нашей передислокации ко мне в амбулаторию прибежала одна из медсестер - Тамара Лескова и прямо с порога:

- Ты знаешь, Мария, к нам сразу два истребительных полка прибыли! А один из них - гвардейский!

Я была очень занята, да и не в настроении. Поэтому интереса к сообщению не проявила:

- Мне-то какая разница, кто там прибыл, гвардейцы или еще кто.

Тамара, по-моему, немного обиделась:

- К тебе по-хорошему пришла, хотела пригласить искупаться, а ты... Не я же в твоих неприятностях виновата! Хочешь, я тебя сегодня вечером в лазарете подменю?

Тут я совсем расстроилась, даже слезы выступили:

- Не надо меня жалеть! И купаться я не хочу, и в подмене не нуждаюсь.

Неприятности личного порядка у меня действительно были: наш начальник санслужбы (не называю его фамилии) обратил на меня свое "пристальное" внимание. Но так как его притязания были начисто отвергнуты, мне пришлось за это расплачиваться.

При каждом удобном случае, при малейшей возможности он старался "не забывать" про меня. Если у моих подруг хоть изредка выдавались короткие передышки, то я даже помышлять о них не могла. На меня была возложена ответственность за амбулаторию и хирургический блок, а после целого дня работы - ночные дежурства в лазарете. Так что о танцах я могла только мечтать. Спасибо девушкам, они время от времени добровольно подменяли меня, давая возможность хоть чуточку передохнуть и поспать.

Тамара отправилась купаться одна. Мне, как обычно, предстояло ночное дежурство в лазарете, а с утра - опять работа в амбулатории.

В нашем лазарете уже находилось несколько раненых и больных из прилетевших в этот день истребительных полков. Они прибыли к нам немного раньше основного состава. К вечеру, выполнив все процедуры, назначенные больным, я взяла роман Виктора Гюго "Отверженные" и, что называется, с головой ушла в него. Надо сказать, что встреча с книгой в ту пору была наслаждением высшего порядка. Просто подержать ее в руках, притронуться к ней уже было радостью. А тут выпало этакое счастье - читать "Отверженных"!

И вот в момент полного моего блаженства в проеме открытой двери появились три летчика. Взглянув на них, я невольно вспомнила картину А. Васнецова "Три богатыря". Смотрела на них, но почему-то видела только того, кто стоял в середине: капитан, выше среднего роста, широкоплечий, подтянутый, с мужественным волевым лицом и большими серо-голубыми глазами. На груди - орден Ленина. В нем была какая-то серьезность и основательность. "Это Он!" - пронзила меня шальная мысль. Но я тут же устыдилась ее: "Господи, о чем я думаю? Ведь я даже голоса его еще не слышала".

Кто-то из двоих, пришедших с голубоглазым богатырем (это были летчики из его эскадрильи Андрей Труд и Владимир Бережной, погибший весной 1943 года на Кубани), обратился ко мне с просьбой:

- Вы нас, пожалуйста, извините за столь поздний визит, но раньше никак не могли вырваться. Нам бы товарища нашего повидать, комэска Анатолия Камосу. Разрешите?

А богатырь с коротко остриженными темно-русыми волосами стоит и внимательно разглядывает меня. Большой палец правой руки засунут под ремень гимнастерки, в левой - пилотка. Как позже Саша признался, в те первые минуты нашей встречи он тоже подумал: "Вот та, которую я всю жизнь искал". Это ли не любовь с первого взгляда?!

Здесь я немного отвлекусь, чтобы сказать вот о чем. Меня поражает, как некоторые литераторы изображают в своих произведениях моего мужа этаким сибирским медведем, увальнем, угрюмым и неразговорчивым человеком. Например, в книге Ю. Жукова "Один "миг" из тысячи" А. И. Покрышкин изображен именно таким. Но подобное описание внешности и характера Александра Ивановича ни в коей мере не соответствует действительности. Напротив, он всегда был энергичен, спортивен, с легкой пружинистой походкой, сохранившейся до последних дней жизни. Зарядкой Саша занимался с десятилетнего возраста, позже приобщил к ней и меня, и детей. OR любил хорошую, добрую шутку, и сам охотно и всегда к месту шутил. Очень любил дарить цветы и всегда был окружен друзьями. Что тут общего с образом угрюмого медведя?