Николай Крылов - Не померкнет никогда

Впрочем, служба в авиадивизионе оказалась для нас не слишком-то боевой. Поручали охранять на стоянке аэропланы, посылали на базу за горючим. Как-то я уговорил одного летчика взять меня в тренировочный полет. Воздушное крещение неожиданно кончилось аварийной посадкой, при которой неповоротливый "ньюпор" наскочил на ехавший по дороге обоз и убил лошадь.

Мы с летчиком остались невредимы, но моя мальчишеская убежденность в безграничном могуществе авиации была поколеблена. Появилась даже мысль, что, пожалуй, воевать на коне с саблей — дело более верное… А что воевать надо и мне, пока есть у Советской Республики враги, — это знал уже непоколебимо твердо.

Во время одной из поездок за горючим меня свалил свирепствовавший в Поволжье сыпняк. Пролежать пришлось долго. Когда встал, в Аркадаке авиадивизиона уже не было, и никто не мог сказать, куда он перебрался, где действует. Не оставалось ничего другого, как отправиться в Балашовский уездный военкомат и проситься в Красную Армию заново.

Зачислили без проволочки — был самый разгар гражданской войны. Однако направили не на фронт. Как раз шел набор на пехотно-пулеметные курсы красных командиров, и мне сказали, что подхожу туда по всем статьям: комсомолец, со школой второй ступени за плечами (такое образование считалось высоким), к тому же хоть чуть-чуть послужил.

Началась учеба в Саратове, продолжалась в освобожденном от белых Ставрополе. Переведенное туда подразделение саратовских курсов краскомов развернулось в новые, 48-е пулеметные. Их я и окончил, получив 1 октября. 1920 года звание красного командира социалистической армии.

Курсы были краткосрочные — меньше года. Однако дали немало и во всяком случае подготовили к тому, чтобы самостоятельно учиться дальше. За это я по сей день благодарен своим первым наставникам в военном деле.

Молодых краскомов послали с маршевым пополнением в 11-го армию, которая вела бои в Закавказье. Меня назначили полуротным командиром (была тогда такая должность) в действовавший на самом юге Азербайджана 248-й пехотный полк.

Через Муганскую степь и болота полк наступал на Ленкорань, на Астару, приближаясь к синевшим на горизонте Талышским горам. В этих причудливых краях, куда, ни в декабре, ни в январе не приходила зима, я постигал азы практической командирской грамоты, привыкал к ответственности за подчиненных, за жизнь людей.

Только потом я понял, насколько несложные, в сущности, боевые действия мы тогда вели, тесня с советской земли остатки уже разгромленных в Закавказье белогвардейских сил. Враг еще огрызался, но, деморализованный, ни во что больше не верящий, нигде не выдерживал красноармейского натиска.

Нас же окрыляла близость победы. Словно ее вестница, шествовала по освобожденной земле яркая южная весна, поражая тех, кто впервые здесь очутился, красотами кавказской природы. И как бы ни приходилось порой трудно, душу переполняли радость жизни, ощущение нашего торжества.

Однако борьба с белыми и интервентами подошла к концу еще не везде. Она продолжалась на Дальнем Востоке, и судьба красного командира забросила меня в 1922 году на другой конец страны.

Снова маршевый батальон, снова товарные теплушки, только более далекий путь… Где-то за Байкалом незаметно въехали в ДВР — существовавшую там Дальневосточную республику. Меня определили в 3-й Верхнеудинский полк Народно-революционной армии, которой командовал тогда И. П. Уборевич. Командир полка Яков Иванович Королев, не посмотрев на мои девятнадцать лет, вскоре доверил батальон.

В ДВР, или в "буфере", как называли это временное государство, порядки были несколько иные, чем в остальной России. Иначе назывались органы власти, другие ходили деньги. Но руководили республикой большевики, и главная задача состояла в том, чтобы очистить весь Дальний Восток от белых и интервентов. Американцы и англичане оттуда уже убрались, оставались японцы.

"Штурмовые ночи Спасена, волочаевские дни…" — так запечатлела известная песня основные события последнего года гражданской войны у берегов Тихого океана. К боям за Волочаевку и Хабаровск я не поспел. А в двухдневном штурме Спасска-Дальнего участвовать довелось.

Взятие Спасска открыло путь к Владивостоку. Но были еще упорные бои под Никольск-Уссурийском, под Раздольной. Нашему полку тяжело дался туннель близ села Вольно-Надеждинскоо, где укрывался бронепоезд белых. Потом пришлось выбивать врага еще из одного туннеля — у самого Амурского залива. Но этот бой оказался уже последним. После него нам приказали остановиться. Скоро стало известно: с японцами идут переговоры о сроке их ухода из Владивостока — поняли и самые упрямые интервенты, что пора уносить ноги подобру-поздорову.

Мы стояли в сторожевом охранении на сопках и в падях, которые нарядила в золотой убор погожая дальневосточная осень. На рейде Амурского залива безмолвно, не вмешиваясь больше в ход событий, маячила японская эскадра прошло время, когда эта сила могла тут что-то изменить.

С захваченного у белых склада привезли в батальон кое-какое обмундирование, и бойцы радовались, что перед Владивостоком могут немножко приодеться. Обносились все основательно. Вид наших подразделений, одетых разношерстно — в смесь своего и трофейного, — отражал бедность разоренной долгой войной страны, хозяйственную разруху.

Мне достались с белогвардейского склада шерстяные брюки английского образца. На них я сменил те, в которых вышел к Амурскому заливу, — довольно странного вида одеяние со множеством швов, скреплявших квадратики выцветшего брезента. Не всякий догадался бы, что штаны комбата пошиты из старых сумок для гранат!..

Так уж, видно, бывает в жизни: эти бытовые мелочи привязались в памяти к историческим дням, знаменовавшим победоносное завершение всей гражданской войны.

25 октября 1922 года последние японские корабли покинули Амурский залив и бухту Золотой Рог. Наши войска без боя вступали во Владивосток. Шагая в строго по его неровным, гористым улицам, заполненным высыпавшим нам навстречу трудовым людом, я был счастлив и горд от сознания, что причастен к освобождению этого незнакомого города, стоящего за тысячи верст от моих родных мест.

Военный человек не выбирает, где ему жить, и я не строил на этот счет личных планов на будущее. Но уж никак не думал, что восточный край русской земли, омываемый Тихим океаном, сделается для меня как бы второй родиной, привяжет к себе надолго, станет близким и любимым.

А вышло так, что после гражданской войны я не расставался с Дальним Востоком шестнадцать лет. Около двенадцати из них прослужил в одной дивизии той самой, с которой вошел во Владивосток. Тогда она еще называлась 1-й Забайкальской, потом была переименована в 1-ю Тихоокеанскую.