Николай Крылов - Не померкнет никогда

Дивизии 14-го корпуса были крепкими, хорошо подготовленными. Из них раньше всех встретилась с противником знаменитая Чапаевская, прославившаяся в гражданскую войну. Ее полки носили своеобразные, гордо звучавшие наименования: 31-й Пугачевский имени Фурманова, 54-й имени Степана Разина, или просто Разинский, 263-й Домашкинский имени Фрунзе… Введенные в бой в первые часы Великой Отечественной войны, они дрались самоотверженно и упорно.

Отлично показали себя и другие действовавшие в нашем районе части. Тогда я еще не был знаком с командиром 265-го корпусного артполка майором Н. В. Богдановым, но много слышал о нем с самого начала службы за Днестром. Знал, что Богданов — депутат Верховного Совета Украины, что за успехи в боевой и политической подготовке полка он в мирное время награжден орденом. Этот полк был главной огневой силой 14-го корпуса, предметом особой гордости начарта Рыжи. И артиллеристы майора Богданова оправдали в боях свою высокую репутацию. Их точный огонь срывал попытки противника форсировать Прут.

Враг быстро оценил роль этого полка в нашей обороне и изо дня в день бомбил с воздуха те участки левого берега, откуда артиллеристы только что вели огонь. Но богдановцы (так называли их все в корпусе) оказывались неуязвимыми. Полк не имел потерь ни в людях, ни в орудиях.

Это было результатом огромной работы, проделанной артиллеристами до войны: каждая батарея имела несколько хорошо оборудованных огневых позиций, которые могла менять.

Остался позади июнь, шел июль. С тяжелым сердцем слушали мы передававшиеся дважды в день сообщения Совинформбюро. В них назывались новые направления боев — бобруйское, псковское, мурманское, а это означало, что фашистские полчища продвигаются в глубь страны. Стало ухудшаться положение и поблизости от нас: 3 июля противнику удалось форсировать Прут в среднем течении, на широте Кишинева. Там оборонялся правый сосед 14-го корпуса — 35-й стрелковый, также входивший в 9-ю армию Южного фронта.

Но на левом фланге — от дельты Дуная до Рени и еще по крайней мере на сотню километров вверх по Пруту — линией фронта, уверенно удерживаемым рубежом оставалась советская государственная граница. Больше того, на отдельных участках боевые действия перенеслись на территорию противника. Еще в июне Дунайская военная флотилия (она все время тесно взаимодействовала с 14-м корпусом) высадила десанты на румынский берег Килийского гирла: один — на мыс Сату-Ноу, откуда обстреливался противником Измаил, другой-в городок Килию Старую, напротив Килии Новой на нашем берегу.

В первом случае высаживались пограничники и батальон чапаевцев, во втором — уже целый полк, который занял три населенных пункта. Десанты поддерживались огнем речных мониторов и полевой артиллерии Чапаевской дивизии. С неприятельского берега переправляли пленных, захваченные орудия, другие трофеи.

Насколько я знаю, больше нигде на всем фронте советскому солдату не довелось в то время ступить на землю врага и хоть ненадолго на ней закрепиться. Батальоны, переправленные моряками через Дунай, словно напомнили агрессору от имени всей Красной Армии: рано или поздно мы придем туда, откуда на нас напали, и кончать войну будем там!

Конечно, крайний южный участок фронта не принадлежал к тем направлениям, где гитлеровская Германия и ее сообщники наносили главные удары. Выстоять здесь в первые дни войны, несомненно, было легче, чем во многих других местах. Легче, но все равно трудно, даже если считать, что тут шли бои местного значения. Ведь нападение оказалось внезапным, далеко не вес было готово к защите границы, а полоса обороны стрелковой дивизии достигала ста и больше километров.

То, что войска, действовавшие тут, смогли удержать границу в первый день войны и долго удерживали потом, имело, мне кажется, значение не только для того времени и не только для данного участка фронта. Без стойкой обороны у Дуная и Прута, а затем на Днестре вряд ли удалось бы остановить врага под Одессой. В этом смысле, пожалуй, символично, что именно туда привели дороги войны и артиллерийский полк майора Богданова, и Чапаевскую дивизию.

Но это уже мысли, так сказать, из будущего. В первой половине июля лично я вообще не думал, что фронт может вскоре придвинуться к Одессе, относительно далекой от нашей сухопутной границы.

Из штаба расформированного укрепрайона мне пришлось уезжать фактически последним. Комендант Дунайского УР полковник Н. П. Замерцев и его заместитель по политической части полковой комиссар Я. X. Глотов отбыли несколькими днями раньше.

Вместе со мной ехал в Одессу начальник делопроизводства — сдавать в архив бумаги. В кузове полуторки, куда мы их сложили, стояла обязательная теперь при дальних рейсах (в пути нигде не заправишься) железная бочка с бензином.

Вспомнилось, как в такой же полуторке уезжала моя семья. Где-то они теперь, жена и ребята? Благополучно ли выбрались из прифронтовой зоны? Ни я, ни мои сослуживцы не имели никаких вестей от своих близких, эвакуированных из Белграда 22 июня. Само по себе это ничего не означало- почта не успела приспособиться к военному положению, и если кому-то и приходили письма, то посланные еще в мирное время. Но мы не знали даже, в какой город наши семьи направлены.

Известно было лишь, что их пересадили из машин в грузовые пульманы без крыш, в каких перевозят уголь, и что эшелон пошел на восток через Одессу. Как передавали потом, какой-то состав с эвакуированными попал в тот день под бомбежку у Раздельной и сильно пострадал…

* * *

Полуторка катила через зеленую Молдавию к Днестру. В другое время любоваться бы тут заботливо ухоженными виноградниками, богатством садов, где наливались под жарким солнцем богатые дары южного лета. Но смотреть на цветущий край, к которому вплотную подступал разрушительный смерч войны, было тяжело. А мы еще не представляли что всего через несколько дней на дороги срединной Молдавии прорвутся фашистские танки.

В Белграде и Измаиле, даже в штабах, информация о положении на всем Южном фронте была весьма ограниченной. Известная стабильность, достигнутая на приморском фланге, казалась закономерной, а осложнения, возникшие у соседей справа, где противник переправился через Прут, — еще не столь опасными. Верилось, что хватит сил не пустить врага слишком далеко от границы. А тем временем подоспеют резервы.

Многое в обстановке оставалось неясным, в развитии военных событий было немало такого, чего я еще не мог объяснить себе (разве на своей земле собирались мы воевать?). Но если бы кто спросил, что самое главное вынес я из первых грозных недель войны, перевернувших всю нашу жизнь, ответил бы, наверное, так: главное — это то, что наши люди не дрогнули.