Дэвид Вейс - Убийство Моцарта

Антон Шиндлер написал: «Здоровье Сальери снова ухудшилось. Он совсем невменяем. В бреду он продолжает твердить, что виновен в смерти Моцарта. Видимо, это сущая правда, раз он хочет исповедоваться в своем грехе. Да, видно, каждому уготовано возмездие».

Осень 1824 года. «Альгемайне музикалише цейтунг»:

«К Сальери никого не допускают; двое служителей дежурят при нем днем и ночью».

Бетховенские разговорные тетради. Запись, сделанная в тот же день.

Когда Бетховена попросили написать что-нибудь по случаю годовщины смерти Моцарта, он поинтересовался состоянием здоровья Сальери.

Карл ван Бетховен записал в разговорной тетради своего дяди:

«Людей, которые упорно утверждают, что Сальери – убийца Моцарта, становится все больше».

Его дядя закричал: «Глупец, я спрашиваю о здоровье моего учителя!»

Антон Шиндлер записал в разговорной тетради: «Он сошел с ума. Единственно о чем он твердит, это о Моцарте. Он полон отчаяния».

Апрель 1825 года. «Альгемайне музикалише цейтунг»: «Нашему многоуважаемому Сальери, сколь это ни печально, никак не удается умереть. Его тело подвержено всем старческим немощам и разум покинул его. Говорят даже, что в бреду больного воображения он винит себя в преждевременной кончине Моцарта; в этот вымысел не верит никто, кроме разве самого несчастного больного старика. К сожалению, современникам Моцарта слишком хорошо известно, что непосильная работа и беспорядочная жизнь в компании плохих друзей – вот что сократило его драгоценную жизнь!» Вена. 1 мая 1825 года. Газетное сообщение: «Говорят, что исповедь Сальери хранится в венском церковном архиве».

Вена. Газетное сообщение на следующий день: «Церковь отрицает, что такая исповедь вообще существует».

Вена. 7 мая 1825 года, газетное сообщение: «Сальери скончался. Отдавая дань заслугам маэстро Сальери перед престолом, император распорядился отменить на время траура все музыкальные представления в императорских театрах».

3. Вопрос

«Я, Вольфганг Амадей Моцарт, известный» некогда как чудо-ребенок, а затем как исполнитель и композитор, подозреваю, что меня отравили. С тех самых пор, как в сентябре я вернулся из Праги в Вену после премьеры моей оперы «Милосердие Тита», написанной по заказу императора, я заболел. После ужина у Антонио Сальери, на который я был приглашен, боли сделались столь нестерпимыми, что я едва их сносил. А теперь у меня беспрестанно кружится голова, сегодня я два раза терял сознание, и все мое тело начало опухать. Пальцы на руках так ломит, что я не могу больше играть, но к кому бы я не обращался, высказывая подозрение, что меня отравили, все принимают мои жалобы за плод больного воображения.

Мой ученик и помощник Зюсмайер говорит, что меня терзает страх из-за того, что мне никак не удается закончить реквием; моя жена Констанца полагает, что виной всему тревоги из-за долгов; мой доктор смеется надо мной. И только любимая свояченица Софи, кажется, на моей стороне, но даже и она склонна сомневаться. В ком же мне искать сочувствия? Я в здравом рассудке, но никто не принимает меня всерьез. А меня одолевают страшные предчувствия и терзают мучительные боли. Я осознаю только одно – со мной происходит нечто ужасное.

Неужели все меня покинули?

Джэсон Отис произнес про себя эту тираду, и ему почудилось, что слова эти и впрямь были написаны самим Моцартом, а не являлись плодом его, Джэсона, воображения. Они были криком души композитора, Отис в этом не сомневался. Джэсон невидящим взором глядел на стол красного дерева, за которым он пытался сочинять новый гимн, хотя перед ним не было ни пера, ни бумаги. Может, это он страдает галлюцинациями? Единственными предметами, лежавшими на полированной поверхности его рабочего стола, были два письма, дожидавшиеся его с тех пор, как он вернулся домой в Бостон.

Но слова: «Я, Вольфганг Амадей Моцарт» и все, что за ними следовало, не давали ему покоя. Его друг и учитель музыки престарелый Отто Мюллер, близко знавший Моцарта и Сальери, многое рассказывал ему об обоих композиторах с тех пор, как Джэсон в прошлом году впервые услыхал музыку Моцарта. Венский музыкант, современник Моцарта и Сальери, Мюллер скептически относился к официальной версии о смерти Моцарта. «Многие, – сказал Мюллер Джэсону, – не могут примириться с тем, что могила Моцарта неизвестна, и что тело великого человека бесследно исчезло. Я не перестаю задавать себе вопрос: нет ли тут злого умысла? В Вене мне сказали, что на этот вопрос ответить невозможно. Неужели это так, господин Отис? Будь я моложе…»

Я молод, подумал Джэсон. И полон желания разрешить эту загадку, у меня хватит сил, но достанет ли воли и мужества? Каждый раз, когда перед его мысленным взором проходила цепь событий, приведших к гибели Моцарта, у него возникала непреодолимая потребность расследовать их. Или, возможно, он склонен к преувеличению? Может быть, обостренность его чувств была вызвана страстным желанием стать вторым Моцартом?

Испугавшись, как бы эти размышления не завели его слишком далеко, Джэсон огляделся вокруг, желая вернуться к окружавшей его действительности. Он жил в небольшом кирпичном домике, и комната, в которой он сидел, служила ему одновременно гостиной и музыкальным салоном; в ней размещались фортепьяно, письменный стол и камин.

Чувство неудовлетворенности не оставляло Джэсона. С тех самых пор, как этот вопрос стал его занимать, в голове рождались различные догадки и предположения, его настойчиво тянуло заглянуть в прошлое, проникнуть в жизнь человека, которого больше не было в живых. Возможно, с ним самим происходит нечто сверхъестественное? Какой-то голос настойчиво призывает его к отмщению?

Чтобы отогнать видения прошлого, совсем, казалось, околдовавшие его, Джэсон подошел к окну и стал глядеть на город. Пятьдесят лет назад, еще при жизни Моцарта, здесь в Бостоне началась революция. Однако теперь до этого никому не было дела. Бостон гораздо больше гордился своими недавно замощенными улицами и сточной системой, а также тем, что всюду царили чистота и порядок; лишь в самых бедных кварталах мусор и отбросы по-прежнему сваливали на улицах. Другим достойным упоминания общественным нововведением явилась нумерация домов, уже много лет назад введенная в Вене. Джэсона радовало, что в Бостоне недавно появился и собственный фортепьянный мастер, Джозеф Чикеринг, и отпала нужда заказывать инструмент за границей или в Нью-Йорке. Он смотрел на шпили церквей, в архитектуре которых чувствовалось влияние англичанина Христофора Врена; но, в конце концов, с усмешкой подумал Джэсон, все в Бостоне создавалось старшим поколением, которое тешило себя воспоминаниями о родной Англии и было склонно забывать о тяжком процессе отделения, словно его никогда и не было. И лишь молодые люди, вроде него самого, приветствовали разрыв со Старым Светом.