Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 1: XVIII–XIX века - Коллектив авторов
В этом смысле характерной приметой времени Арсеньев считал широкое использование в правительственных заявлениях термина «благожелательность», пущенного в ход председателем Совета министров И.Л. Горемыкиным в связи с открытием очередной сессии Думы 19 июля 1915 года. Отмечая «растяжимость» этого понятия, Арсеньев особо указывал на коренную характеристику «благожелательности» («благосклонности») как «свойства, охотно подчеркиваемого властью в обращениях к подвластным, высшими в обращениях к низшим. Оно знаменует собою готовность спуститься на мгновенье с горных вершин в житейскую низменность, выслушать голос „ограниченного ума подданных“, и кое-что, при случае и по собственному усмотрению, исполнить из заявленных им „ходатайств“, ни к чему не обязываясь и ни в чем существенном не уступая». Синонимом «благожелательности», по словам Арсеньева, являлась «умеренность в пользовании произволом». Характеризуя это свойство как один из атрибутов патриархальности, публицист подчеркивал: «для нее нет места там, где должна господствовать справедливость, где подвластным доступно понятие о праве».
Еще один характерный принцип государственной морали («всяк сверчок знай свой шесток») озвучил в конце 1916 года представитель меньшинства в Государственном совете, бывший министр внутренних дел Н.А. Маклаков. По его словам, общественность «может быть здоровым и сильным государственным фактором только тогда, когда она спокойно и скромно несет свои обязанности на благо родине на законно предуказанном ей месте, не бросаясь в открытое море новых политических завоеваний».
Сохраненный в неизменности «символ веры» бюрократии («Дума – не что иное, как преграда и помеха, общественные организации – покорные исполнители приказаний, свободы – достояние привилегированного меньшинства, покупаемое раболепством») определял и призывы правящих кругов к обществу в годы войны. Реагируя на пожелание верхов «изгнать политику» из общественной жизни («меньше думать о правах, больше – об обязанностях»), Арсеньев напоминал о предназначении Государственной думы. В этой связи он утверждал: «частное лицо, ответственное только перед самим собою, может, в видах общей пользы, пожертвовать своим личным правом; для учреждения, ответственного перед страною, свобода жертвы существует далеко не всегда. Да и сами жертвы, на этой почве, слишком легко могут оказаться бесплодными или прямо идущими вразрез с намеченною целью».
Протест Арсеньева вызывала убежденность верхов в несовместимости войны и реформ. Разумное применение мер предосторожности, обусловленных войной, не только совместимо с преобразованиями, из года в год отодвигаемыми на задний план (ввиду «интересов и предрассудков немногочисленных, но влиятельных и властных общественных групп»), но и должно идти с ними рука об руку – такова была неизменная позиция редакторского круга «Вестника Европы». Арсеньев и его коллеги не раз критиковали стремление правительства подчинить законодательную работу во время войны исключительно организации победы («сначала победа и мир, потом реформы»), полагая, что это неизбежно приведет к застою и регрессу во всех областях законодательства и управления.
Арсеньев неустанно разъяснял очевидную, на его взгляд, истину: как бы велик ни был общий интерес к войне, как бы горячо ни было желание победы, этим не исчерпывалась народная жизнь, не упразднялись ее очередные задачи. «Недостатки государственного и общественного строя особенно живо чувствуются именно в минуты народных бедствий, и если окончательное их устранение – задача мирного времени, то ничто не мешает уже теперь их открытому признанию, не мешает подготовке к необходимым реформам», – в этом смысле он считал характерной ситуацию, сложившуюся в годы войны вокруг законопроекта о введении прогрессивного подоходного налога. Настаивая на том, что эта мера является «существенно важной, необходимой частью разумной налоговой системы», Арсеньев отдавал свой голос за то, чтобы наконец-то «сдвинуть с мертвой точки этой вопрос, возбужденный еще 30 лет тому назад, при Н.Х. Бунге».
Он разъяснял: «Нельзя говорить: или подоходный, или военный налог; они оба могут и должны быть созданы теперь же, один как – постоянная составная часть нормальной финансовой системы, другой – как временная мера, вызываемая чрезвычайными обстоятельствами». Знаменательно, что принятый в апреле 1916 года Государственной думой законопроект о прогрессивном подоходном налоге фактически являлся детищем сподвижника Арсеньева – Посникова. Отмечая его большой личный вклад в разработку и принятие документа, современники определяли последний как lex Posnikoff.
В «продвижении» вопросов, жизненно важных для страны, Арсеньев призывал законодателей руководствоваться принципом «промедление смерти подобно», поскольку «упущенная удобная минута повторится нескоро». В марте 1916 года Арсеньев с удовлетворением отмечал: «Силою вещей рушатся одна за другой все формальные преграды, возведенные властью на пути к лучшему будущему. Пала сама собою пресловутая формула „сначала победа и мир, потом реформы“; приступив к пересмотру положений земского и городского, к разработке вопроса о волостном земстве, министерство потеряло право возражать [Прогрессивному] блоку ссылкою на особые условия военного времени». Примером «здравого смысла» в политике Арсеньев считал и деятельность министра народного просвещения гр. П.Н. Игнатьева, характеризуя его отставку в январе 1917 года, как «потерю, понесенную русским обществом», и заявляя в связи с этим: «В течение двух лет гр. П.Н. Игнатьев был единственным министром, не только не примкнувшим к торжествующей реакции, но вступившим, в своей специальной сфере, на путь прогресса». С чувством уважения и солидарности Арсеньев не раз высказывался также о деятельности военных министров – генералов А.А. Поливанова, Д.С. Шуваева, М.А. Беляева. Их заявления о необходимости совместной дружной работы правительства и общественных сил отличались, по его мнению, «печатью» здравого смысла.
Как «единственный путь к лучшему будущему» сторонники Прогрессивного блока оценивали «исходную точку» его программы, своего рода завет I Думы, а именно положение о «необходимости объединенного правительства из лиц, пользующихся доверием страны и готовых действовать в согласии с законодательными учреждениями». Разъясняя суть ключевого слова в приведенной формулировке, Арсеньев отмечал три главных условия завоевания властью «доверия» народа, а именно: последовательность («согласованность между прошедшим и настоящим, заключающая в себе ручательство за будущее»); успех; солидарность взглядов верхов с мнением народного представительства. Общественное доверие будет обеспечено только тому министерству, которое прямо и открыто признает Россию конституционным государством, – этот мотив в годы войны неизменно звучал на страницах «Вестника Европы». Однако, оценивая в конце 1916 года реальность такой перспективы, Арсеньев и его коллеги и единомышленники не испытывали иллюзий. Они не сомневались в существовании «заколдованного круга», из которого нет выхода при господстве влияния правых политических сил на политику верхов. «Бессильные создать что-либо прочное, они передают свое бессилие присоединяющимся извне… и только этим и можно объяснить непрекращающуюся вот уже полтора года смену министров, – констатировал Арсеньев. – И нет основания думать, чтобы поиски в той же среде могли привести
