Джонатан Стейнберг - Бисмарк: Биография
...
«Он способный и спокойный человек, но у него есть противник – тайный советник (Гольштейн. – Дж. С .). Как баварец и католик заставит людей бояться его? За ним всегда должен стоять монарх, знающий, что делать, и его изо всех сил поддерживающий. В нынешних условиях пост канцлера означает медленное умирание»113.
27 ноября 1894 года в Варцине преставилась Иоганна, княгиня Бисмарк. Князь сказал после ее кончины: «Если бы я был при должности, то работал бы день и ночь, и мне было бы легче перенести все это, а теперь…»114 Но понес тяжелую утрату не только он. Баронесса Хильдегард Шпитцемберг лишилась доступа в дом Бисмарков:
...
«После смерти княгини мне очень не хватает человека, благодаря которому я могла быть уверена в том, что с моими желаниями и правами считаются. Мария – совершенно чужая, сыновья даже в присутствии Бисмарков меня чурались. Если бы я была мужчиной, то обосновалась бы где-нибудь в Фридрихсру и знала бы обо всем от А до Я»115.
Уход из жизни княгини выявил малоизвестную сторону взаимоотношений с семейством Бисмарков, которые баронесса пестовала почти сорок лет. Бисмарк в принципе мог вызвать ее домой в любое время, но он этого не делал. Не Иоганна ли использовала Хильдегард Шпитцемберг для того, чтобы предоставить супругу привлекательную и умную женщину-компаньона, в роли которой сама она не могла выступать? «Хигахен» обеспечивала и безопасный флирт, и умный разговор, заменяла ему Марию Тадден и Екатерину Орлову. Бисмарк не мог влюбиться в нее, и Иоганна могла на этот счет не беспокоиться.
Бисмарка все-таки не забывали. 13 января 1895 года его посетили рейхсканцлер и прусский министр-президент князь Гогенлоэ, взявший с собой в Фридрихсру и сына Александра (1862–1924), оказавшегося таким же способным мемуаристом, как и отец. Впоследствии он писал о Бисмарке:
...
«Большой, могучий, широкоплечий, голова кажется маленькой на этой огромной, но хорошо сложенной фигуре; кустистые брови, слезящиеся глаза – это явление мы обычно видим у застарелых выпивох, – но удивительно красивые и загорающиеся внезапными вспышками света. На нем черная, длинная и старомодная хламида, приличествующая больше священнику, а не государственному деятелю. Вокруг шеи повязан белый платок, какие обычно носили люди в тридцатые и сороковые годы… Когда Бисмарк начинал говорить, меня особенно поражали его изумительные глаза и мягкий, добродушный голос… На пути домой я спросил отца об этой ласковой манере говорить. Он ответил мне со смехом: “Этим бархатным голосом он говорил, вынося смертные приговоры многим карьерам и сворачивая шеи многим дипломатам, осмеливавшимся его прогневить”»116.
26 марта 1895 года к нему на восьмидесятилетие приехал в Фридрихсру сам кайзер. Император прискакал верхом на лошади, в островерхом шлеме, с ослепительным нагрудником и в сопровождении небольшой армии, состоявшей из пехотинцев, артиллеристов, гусар и, конечно же, хальберштадтских кирасир117.
Отметив юбилей, Бисмарк действительно почувствовал себя старым и одиноким. 30 июля 1895 года он писал Биллу:
...
«Я продолжаю тихо-мирно вести растительный образ жизни, одеваюсь и раздеваюсь, доставляю себе удовольствие выездами для осмотра превосходных хлебов в Шёнхаузене, если мне не приходится возвращаться вечером с острой Gesichtstreissen , несмотря на отличную погоду. По мнению медиков, боль вызывается недостатком, а по моему собственному мнению – чрезмерным пребыванием на природе. Аналогичная проблема возникает у Мерка с дворовым псом ( Hofhund ): он колотит его, потому что тот слишком много лает. Я предложил ему взглянуть на проблему с другой стороны – пес может подумать, что его наказывают за то, что он мало гавкает. Я озадачен происхождением болей в лице так же, как и пес – причинами рукоприкладства хозяина»118.
Тем не менее не давали покоя старому канцлеру политические интриги. 24 октября 1896 года «Гамбургер нахрихтен» опубликовала условия «перестраховочного договора», написав, что именно граф Каприви отказался продлевать его, хотя Россия и была готова сделать это:
...
«Отсюда – и Кронштадт с «Марсельезой», и первые признаки сближения между абсолютистским царизмом и Французской республикой – как следствия ошибок политики Каприви»119.
Через несколько дней из двора последовала официальная реакция: опубликование соглашения квалифицировалось как «раскрытие самых строжайших государственных секретов, наносящее серьезный вред интересам империи»120.
Оглашение договора вызвало сенсацию. 27 октября Эйленбург конфиденциально написал Бернхарду Бюлову: «Безусловно, мы имеем дело с фактом выдачи государственных секретов, за что полагается не менее двух лет тюрьмы. В министерстве иностранных дел это произвело эффект взорвавшейся бомбы». Никто, в том числе и канцлер, не мог понять мотивов. Эйленбург предположил, что причиной могло послужить лишь желание «посеять недовольство и тревогу»121.
В пространном письме, отправленном затем кайзеру Вильгельму II, Эйленбург продолжил поиск причин скандальной публикации. Он отверг и аргументы Гольштейна, считавшего, будто Бисмарк хотел разрушить тройственный альянс Австрии, Германии и Италии, заключенный в 1882 году, и объяснение канцлера, видевшего во всей этой истории лишь стремление возбудить смуту: «Я думаю, что чертова старика обозлили статьи, время от времени шпыняющие его (и правильно!) за то, что он виновен в ухудшении наших отношений с Россией. У него все превращается в личнуюпроблему». Эйленбург потом описал кайзеру в подробностях ленч, устроенный Маршалем фон Биберштейном, министром иностранных дел, для обсуждения официальной реакции правительства:
...
«Его длинное, грушевидное лицо вначале хмурилось. Когда стали подавать фрукты, он оживился. Груши, выращенные в собственном саду, отвлекли его от тяжелых прокурорских мыслей о необходимости посадить на два года в тюрьму немощного старика в соответствии с таким-то и таким-то §. Если все-таки престарелый князь пойдет в кутузку, то он предложит ему «грушу Маршаля длительного хранения». C’est plus fort que lui [113] . Груши доставляют ему истинную радость, они – его солнце. Каждый должен иметь свою «грушу». Почему же не дать грушу и ему?»122
