Мемуары Эмани - Нина Алексеевна Ким
После окончания института он работал электриком, потом стал главным инженером на том же предприятии. Приехал как-то на объект с проверкой, а там обхаживают его водителя. Он рассказывает с улыбкой:
– Иду сзади, а они водят хоровод около водителя. Потом узнали, кто из нас Василий Николаевич.
Курбан жил от него через два дома. У него было все для карьеры: узбек по национальности, два года службы в армии и даже рабочий стаж. Писал стихи, мечтал, обладал даром мальчика из трущоб. Не стеснялся, отпихивал всех локтями, не ленился и шел напролом. Несомненно, был колоритной фигурой. Одним из первых начал ездить по всему миру, раздвигая границы привычного. Приехал из Югославии и заливает друзьям про какие-то телефоны, которые можно носить с собой, звонить откуда и куда хочешь. Мы ему не верим и говорим:
– Мели, Емеля, твой сегодня день.
Из Индии опять привез слайды. Смотрим и орем:
– Не заговаривай. Сажай за стол. Уже барашек в тандыре готов, а он про какую-то делегацию рассказывает правительственную.
Он нам фото с Горбачевым, а мы на барашка смотрим…
Однажды пригласил Курбан к себе какого-то профессора важного. Поели-попили, повел его на прогулку по своей улице, удивить хотел гостя.
– Вы знаете, в нашем селе живет потомок батьки Махно, да, того самого. Можем к нему заглянуть.
Заходят они к Ваське. Он в красном трико с синими лампасами, волосатый торс голый, жарит на газовой конфорке автомобильные свечи:
– Чего пришли? Свечи жарю на закуску, выпить принесли что-нибудь?
Профессор таращится на потомка легендарного батьки, глаз оторвать не может. Курбан говорит Ваське:
– Вот тебе тридцать рублей, купи бутылку коньяка.
Купил портвейн. Курбан давай возмущаться, а тот удивляется:
– Считать не умеешь? Вместо одной вон сколько набрал!
И началось у них застолье. На столе широкими ломтями пахучие огурцы и дольки ярко-красных помидоров. Сквозь виноградные листья солнечные зайчики пляшут на бутылках с портвейном. Профессор рот разинул, слушает потомка батьки Махно и качает головой:
– Да, это точно внук Нестора, все замашки атамана, и конь у него, и в бою подранен, и отчаянный, как дед.
Вышли втроем на улицу. Тут кто-то кричит во весь голос:
– Курбанчик, как дела? Я вот с поля еду, прополку закончил, бахча отличная уродилась.
Идет им навстречу Коля Ломакин в шляпе замызганной, резиновых сапогах и в одежде полевой. Профессор назад попятился:
– А это чей потомок? У вас друзья все с историческими корнями?
– Да, – гордо отвечает Курбан, – его предки одними из первых приехали в наши края по земельной реформе Столыпина, а другой дед был личным помощником генерала Черняева, который присоединил Туркестанский округ к царской России.
Про нынешнюю профессию Николая лукавый Курбан умолчал. Колорит важнее истины. Бахчой Николай занимался от полета до полета, был одним из самых лучших штурманов в СССР, с доказательствами – грамотами всякими, как водилось в те времена.
Впечатлительный профессор все записал, потом просился еще в гости.
* * *
Компания наша подобралась еще та. Однажды готовимся к Новому году – любимому празднику. Нас шестнадцать человек, восемь пар.
Обсуждаем меню:
– Шашлыки? Нет, холодно на улице, кто их жарить будет…
– Манты! Ой, фарш резать надо вручную, не успеем.
Все перебрали. Конечно, пельмени! Единогласно проголосовали «за».
Тридцать первого декабря лепим их, быстро и дружно вместе работаем. Хозяйка принесла раскладушку, разложили туда в ряд все пельмени, чтобы в одном месте они были. Накрыли полотенцами кухонными, а то засохнут, тесто будет жесткое.
Тут хозяин заходит, уставший такой, здоровается радостно с нами и садится. На раскладушку. Так хорошо, уверенно и плотно.
Мы заорали в голос:
– Ты куда сел?
– А куда я сел?
Он привстал, огляделся и опять сел. Пельмени сами понимаете во что превратились.
Пригорюнились женщины. Наскребли муки по сусекам, намесили теста. В оставшийся фарш накромсали зелени всякой с черемшой и объявили всем, что это секретные пельмени – новогодние!
Получилось народ удивить. Отварили, выловили шумовкой и… немая сцена. Пельмени темно-красного цвета, пузырчатые, как будто линька началась. Кто-то впопыхах блинную муку принес для теста. Что делать, подали на стол такие, какие есть. Голодные гости дружно стали орудовать вилками и приговаривать:
– Ничего, не такое ели, и эти съедим.
Потом вопль:
– А это что?
– А у меня что?
– Посмотрите, зуб поломал.
Мы сделали шестнадцать пельменей с разной начинкой: с солью, с горьким перцем и монетками. На счастье. Кому достанется, тот будет самым счастливым в наступающем Новом году.
* * *
Вспоминаю одну рождественскую ночь. Ряженые в вывернутых узбекских чапанах и тюбетейках, в тулупах и валенках бродили вдоль улиц. Правда, это был не хутор близ Диканьки, а узбекское село, очень далекое от Днепра. Ряженые гурьбой вваливались в дома и разбрасывали пшено с искрами радости:
Сеем, веем, повеваем,
С Рождеством вас поздравляем!
Заходили ряженые, конечно, в русские семьи, где праздновали Рождество, пекли пироги, запекали гусей и индюков, соблюдали все обычаи. И щедро угощали гостей.
А мы шли к Анастасии, молодой гречанке, которая гадала на кофейной гуще. В причудливых узорах, при мерцании свечи нам виделась мечта о чем-то прекрасном и несбыточном. Все трепетно ловили каждое слово гадалки и свято верили ей.
В моей чашечке она увидела верблюда – знак богатства. Потом я часто спрашивала:
– Где же ты, верблюд? Почему так долго добираешься ко мне?
Ах, сколько лет и зим прошло с тех пор! Но память не отпускает запахи и шорохи той ночи перед Рождеством. Без снега и мороза, но с ряжеными и гаданием, мы верили в чудеса. Как доверчиво мы открывали двери гостям, не боялись, а радовались с ними вместе празднику!
* * *
В первом законном браке я прожила ровно десять лет. Отец моих дочерей разбился на мотоцикле, когда ехал домой с поля, где свекровь сажала лук. Десять лет назад в этот день мы сидели за свадебным столом во дворе моих родителей. Потом он повез меня к себе домой. Ехали в переполненном вагоне и не могли уснуть. Всю ночь мы бегали с ним в тамбур. Он курил, а я глядела на яркие звезды за окном и думала о своем. Через десять лет я тоже не спала и бегала вокруг больницы, куда привезли мужа. Кто-то там на небесах отсчитал дни этого брака, поставил точку на луковом поле.
Мне был всего тридцать один год. И опять в этот день, как десять лет назад, были накрыты столы, только столы
