Моя последняя любовь. Философия искушения - Джакомо Казанова
– Зачем ты уехал из Венеции?
– Меня вынудила бедность.
– И тебе лучше живется в Риме?
– Но раз уж я отыскал тебя, любезный брат, у меня ни в чем не будет нехватки.
– Ты ошибаешься, мой друг. Я не богат и не намереваюсь поощрять твое бездельничанье. Разве у тебя нет никаких средств?
– При мне мои таланты.
– Какие же?
– Я могу служить мессу и обучать родному языку.
– Ты – учитель итальянского в Италии!
– У меня уже две ученицы, дочери моего трактирщика.
– И ты смеешь являться перед сими девицами в подобной одежде? Несчастный! Возьми этот костюм и рубашку.
– Превосходно! Но мне нужно еще и денег.
– Убирайся к черту, ты ничего не получишь.
Выйдя от меня, сей бездельник отправился к герцогине Фиано, которая приняла его из одного только любопытства. Он умолял ее принять в нем участие, жалуясь, что я бросил его на произвол судьбы, и сия дама обещала ему вспомоществование. Вообразите мой конфуз, когда она завела об этом речь. Я просил ее, как милости, не тратить попусту время на этого повесу и пересказал все его мошенничества и проделки со мною. Благодаря моему вмешательству, двери сего дома закрылись для него, но он сумел втереться во многие другие. Всякий встречный говорил мне о нем и старался заступиться за него. Сам он даже откопал аббата Гуаско, обитавшего на третьем этаже возле Trinita del Monte[53]. Сей последний явился с увещеванием, что мне должно быть стыдно бросать своего брата на римской мостовой. Засим он предложил, чтобы я обеспечил его существование, выдавая ему каждодневно три паоли. «Черт с ним!» – отвечал я и согласился. Я передал аббату Гуаско небольшой запас вещей и обещал регулярно платить просимый пенсион, который составил почти девять экю в месяц. При моем неверном положении это было все, что я мог сделать.
Благие намерения и превратности любви
1772 год
Накануне первого дня нового года я приехал в Болонью и остановился у «Св. Марка». Сделав на всякий случай визит графу Марулли, тосканскому поверенному, явился я к легату-кардиналу Бранкафорте. Мне довелось знавать его в Париже, где он тогда занимался делами, ничего общего с апостолической миссией не имевшими. При рождении внука Людовика XV, герцога Беррийского, папа Бенедикт XIV возложил на сего кардинала обязанность поднести версальскому двору освященные пеленки для августейшего дитяти. Маленький принц (впоследствии Людовик XVI) получил благословение двух величайших в свете развратников: своего деда и добрейшего кардинала Бранкафорте, который имел обыкновение не вылезать из борделей.
Завидев меня, он кинулся мне на шею и вскричал:
– Per Dio![54] А я ведь ждал вас.
– Ваше Преосвященство ошибались. Меня привела сюда лишь воля случая.
– Так вы совсем забыли своего кума Бранкафорте! Неблагодарный! А как наши любовные дела?
– Pianissimo[55], Ваше Преосвященство.
– У меня тоже. Я бы и не прочь, но все-таки не осмеливаюсь.
– Ваше Преосвященство и так слишком на многое осмеливались.
– Это правда. Я предостаточно повесничал, вы кое-что знаете, но будем скромны. Ни слова о нашей молодой жизни.
Я намеревался продолжать в Болонье мирное и уединенное существование, как и во Флоренции. Для сего нет другого такого города во всей Италии, где можно наслаждаться равной свободой и благоденствием. Квартиры, жизненные припасы и вообще жизнь там недороги. Сам город прелестен, кажется, будто это написано красками, а не выстроено из камня, столь он опрятен и украшен. Что касается общества, то мне нечего было о нем и думать. Болонское дворянство очень чванливо и застегнуто на все пуговицы, особливо перед чужестранцами. Простой народ здесь представляет собой точную копию неаполитанских лаццарони.
В среднем же сословии, хотя людям свойственны честность и добропорядочность, они слишком обыкновенны и ограниченны. Но какое мне было до всего этого дело? Я хотел посвятить себя исследованиям и не искал иных связей, кроме как среди ученых. Во Флоренции наука есть удел немногих, народ там погряз в невежестве. Зато в Болонье каждый щеголяет литературным лоском. Университет сего города насчитывает столько же профессоров, сколько города всей Италии, вместе взятые. Недостаточно вознаграждаемые правительством, они находят для себя возмещение благодаря великому числу учеников. Типографщики берут за тиснение недорого, и хотя инквизиция свирепствует, как и повсюду, обмануть ее не так уж трудно.
Некий аббатик, с которым я свел знакомство в книжной лавке Тарручи, представил меня семейству Северини, и после сего я потерял всякий интерес к ученым изысканиям. У Северини была сестра тридцати трех лет, из коих сама она признавала лишь двадцать четыре. Не будучи красавицей, она могла еще пленять и, к тому же, весьма гордилась своей девственностью, которая начинала уже приносить ей немалые тяготы. Сделавшись предметом ее внимания, я ответил взаимностью и открыл дотоле неведомые сей перезрелой деве восторги. Жила она в доме знаменитого тенора Карнали. Пансион стоил мне дюжину цехинов в месяц, а любовница и вовсе ничего. Северини, сам записной развратник, свел меня со всеми поющими и пляшущими нимфами города. Мы доставили себе несколько прелестных увеселений в тайне от его сестры, непомерно ревнивой, как это всегда бывает при первой любви.
В Болонье я безумно увлекся одной совсем юной девицей и так как не мог сдерживать свою страсть, приходилось щедростью восполнять разницу в летах. Маленькая Вичиолетта жила в доме старой тетушки, которая следила за ней оком Аргуса. Я впервые увидел сию девицу у Северини, куда почтенная дуэнья приводила свою племянницу учиться музыке. В одном доме с этими дамами обитал некий молодой обладатель тонзуры, истинное назначение которого было весьма далеко от святой обители. Благодаря своей любезности и услужливости, он сумел покорить сердце тетушки. Но я даже не подозревал, что он неравнодушно смотрит на маленькую племянницу. Девица разговаривала с ним тем холодным и учтивым тоном, который у женщин есть верный признак безразличия. Я никогда не встречал более искусного притворства обоих соучастников, открывшегося впоследствии и далеко не без ущерба для меня. В продолжение пятнадцати дней я осыпал прелестницу знаками внимания. Один подарок следовал за другим, и мне уже казалось, что приближается верная победа. Тетушка, первое время косившаяся на мои домогательства, стала выказывать больше терпимости, благодаря одному лишь упоминанию о женитьбе, что неизменно производит свое действие на доверчивые умы. Я ждал лишь оказии встретиться с девицей наедине, чтобы ускорить развязку.
К сему представлялись большие препятствия, лишь разжигавшие мое вожделение. Красавица уже было соглашалась, но предстояло найти в доме
