Книга жизни. Воспоминания и размышления. Материалы к истории моего времени - Семен Маркович Дубнов
22 июля. Вопреки ожиданию, еврейский депутат в Думе (Фридман) говорил и выдвинул страшные факты. Однако резолюция о равноправии национальностей Думой отвергнута.
Последний день в Нейшлоте. Завтра утром едем на пароходе в Выборг, а затем в Петербург. Прощай, мирный уголок, давший временный приют взволнованной душе!
Возвращаясь в Петербург, я на вокзале в Выборге раскрыл купленную газету и узнал о взятии Варшавы немцами. В Питере застал беженцев из Польши и Прибалтики, между прочим, сиониста И. Гринбаума, который рассказал мне о еврейских настроениях в Польше. Повидался с депутатом Фридманом, недавно огласившим еврейские жалобы с думской трибуны, и убедился, что «плохой он борец»: сам он не верит в успех борьбы за право. Я же считаю эту борьбу необходимою именно теперь, когда в русском обществе усилилось оппозиционное настроение и возникла возможность информировать о нашем положении влиятельные еврейские круги за границей. Предвидя усиленную деятельность в нашем политическом совещании, я решил изменить план своих литературных работ: прервать переработку древней истории, ввиду невозможности скоро печатать первые томы моего большого труда, и взяться за окончание «Новейшей истории», прерванной на 1881 г. Это было необходимо еще ввиду того, что Еврейское издательское общество в Америке, получив от меня для вышеупомянутой монографии весь материал до 1881 г., требовало последних глав для немедленного печатания книги в английском переводе д-ра Фриддендера. От последнего, профессора Еврейской теологической семинарии в Нью-Йорке, я получал такие напоминания в письмах. Кроме того, у меня была личная потребность именно теперь писать о «тридцатилетней войне с евреями в России», как я характеризовал эпоху 1881–1911 гг., рассказать о событиях лично пережитых. Эта близкая моей душе работа в связи с политическими волнениями дня определила все мое настроение во второй половине 1915 г. С начала августа я уже сидел у письменного стола, погруженный в чтение материала, и записывал.
1 августа. Сижу в тишине кабинета (нередко, впрочем, нарушаемой шумом посетителей, приезжих) и составляю по периодической печати хронологию эпохи с 1881 г. С волнением пересматриваю старые нумера «Рассвета»... Моя юность соткана с началом этой эпохи, а вся моя жизнь с продолжением ее, и без волнующих личных воспоминаний не обойдется в этой работе. Пусть эти святые волнения хоть на время заглушают тревогу нынешнего дня!
4 августа. Наконец в Думе раздался голос о евреях: запрос социал-демократов и трудовиков о глумлениях над еврейскими выселенцами, жертвами военно-гражданской ярости. Сотую долю ужаса еврейской действительности изобразили депутаты Чхеидзе и Дзюбинский{572}. Другие ораторы вскрывали язвы российской жизни... Поможет ли?
Сижу над обзорами деяний 80-х годов. Сердце щемит, когда вспоминаешь теперь, под гром пушек, о том тихом омуте реакции, давившем душу...
7 августа. Dies irae{573}. Поражения непрерывны. Ковна взята, что повлечет сдачу Вильны; Белосток накануне сдачи... Все рушится со страшной быстротой. В Гос. Думе странно уже звучит лозунг «Организация победы», когда до изготовления снарядов немец пол-России успеет забрать. Все чаще, хотя и робко, в частных разговорах мелькает «сепаратный мир». Но что станется тогда с Западом? Неужели торжество германского милитаризма и шесть «реваншей» вместо одного?.. А еврейство растирается в порошок между этими мировыми жерновами... К небу вопиют ужасы, творимые над беженцами. Вчера посетил приют беженцев из Малкина (польского городка) в богадельне здесь, на Вас. острове, рядом с нашим архивом Исторического общества. Измученные мужчины и женщины рассказывали о неизвестном чудовищном факте в близлежащем посаде Заремба-Косцельна. Населению посада было приказано уйти в определенный срок, а когда к сроку несчастные не выбрались, казаки оцепили местечко и подожгли его со всех сторон. Поляков выпустили, а многие евреи, замкнутые в этом костре, погибли.
Теперь нас сверху манят перспективою отмены черты оседлости. Поневоле, может быть, снимут кордон черты, половина которой станет германскою, но для народа, физически и нравственно истерзанного, что значит этот запоздалый «дар»?
8 августа. «Дар» поднесен. Вчера в заседании Слиозберг докладывал нам о вчерашней беседе еврейской депутации с министром внутренних дел Щербатовым{574}, который сообщил, что на днях последует высочайшее утверждение решения Совета министров об отмене черты оседлости на время войны или «впредь до распоряжения»; можно будет селиться везде, кроме столиц и казачьих областей... В заседании мы до ночи препирались о том, следует ли сейчас внести в Думу законопроект только о полной отмене черты или о равноправии вообще (в связи с формулой национальных групп о «равенстве национальностей»). Мнения разделились, я присоединился к последнему, но до голосования не дошло. В час ночи я сообщил собранию о костре в Зарембе; решено расследовать дело.
11 августа. Моя душа мечется между двумя бурями: 1904–1905 и 1914–1915. Пересматриваю анналы тех лет, и раскрываются старые раны...
14 августа. Кругом настроение катастрофы. В городе недостаток припасов, граничащий с голодом, бешеная дороговизна, недостаток рабочих рук... Я по целым дням зарываюсь в события 1906–1911 гг., стою между черной реакцией, ныне как будто издыхающей, и красной смертью нынешней войны. Задыхаешься в этом «вредном пространстве».
15 августа. В кулуарах Думы говорили, что черту оседлости отменил Вильгельм{575}, а в наших «сферах» предположенный акт застрял в горле: ни проглотить, ни выплюнуть... Развал полный. Оппозиция все повышает тон, требует «общественного министерства», а отклика нет. А Ганнибал у ворот...{576}
16 августа. Все «начало эмансипации» окончилось жалким министерским циркуляром: ввиду военного времени и впредь до пересмотра законодательства о евреях, допустить их в города вне черты, кроме столиц, царских резиденций и казачьих областей. «Восход» («Еврейская неделя») просит меня написать об этой «милости», да боюсь, что выйдет нецензурно.
18 августа. Написал для «Е. н.» заметку об «уступке» правительства по части черты оседлости, втиснув кое-как нецензурную мысль в легальную оболочку[54].
24 августа. Растет внутреннее освободительное движение. Московская городская Дума и вслед за ней другие выносят и посылают царю резолюции о необходимости образования правительства, пользующегося доверием страны... Назревает огромный конфликт. Образуется прогрессивный блок фракций Гос. Думы и Гос. Совета с программою обновления правительства и примирения национальностей, а черные агитируют за разгон «мятежной» Думы. Прогресс в общественном сознании большой: в 1904 г. радовались заявлению Святополка-Мирского о доверии правительства к обществу, а теперь требуют правительства, которое бы пользовалось доверием общества. Но реакционная бюрократия неподвижна: она ведет страну к катастрофе.
10 сентября. 55-я годовщина жизни застала меня среди работы над историей эпохи, пережитой мною в молодые годы. С жаром, почти непрерывно, писал трагедию 1881–1882 гг, пока вчера пришлось невольно прервать: силы надорвались.
Вчера был у меня давно освобожденный заложник из Царства Польского, промучившийся в Полтаве полгода.
