Энн Эпплбаум - ГУЛАГ
Между тем Кузнецов организовал раздачу еды, которую готовили лагерницы. Все заключенные получали одинаковые порции (привилегий для придурков не было), но по мере того как склады пустели, эти порции уменьшались. Добровольцы убирали в бараках, стирали, обеспечивали охрану. Н. Кекушев отмечает в мемуарах, что “в столовой соблюдалась чистота и поддерживался порядок”. В обычном режиме работали баня и санчасть, хотя ни медикаментов, ни прочего, в чем возникала потребность, извне не поступало.
Заключенные не забывали и о развлечениях. Согласно одним мемуарам, “среди заключенных оказался представитель графской семьи – граф Бобринский. Он быстро открыл «кафе»; бросал что-то в воду, вода шипела, и заключенные в жаркие дни с удовольствием пили этот напиток и очень смеялись, а граф Бобринский сидел в углу «кафе» с гитарой и пел старинные романсы”[1771]. Читались лекции, давались концерты. Самодеятельная драматическая труппа готовила спектакль. “Главный пророк” одной религиозной секты, разнополые члены которой после разрушения стены начали молиться вместе, предрек, что его последователи очень скоро живыми вознесутся на небо. Несколько дней сектанты, ожидая этого, просидели на казенных матрасах в центре зоны. Увы, ничего не произошло.
Было довольно много молодоженов, которых соединяли брачными узами заключенные священники из Прибалтики и с Украины. Некоторые поженились раньше, стоя по разные стороны лагерной стены, и теперь впервые увидели друг друга. Хотя мужчины и женщины общались свободно, все писавшие о забастовке сходятся на том, что к женщинам не приставали, их не обижали и не насиловали, как часто бывало в лагерях.
Разумеется, сочинялись песни. В их числе был гимн на украинском языке, который часто пели все 13 500 заключенных. Рефрен был такой:
Ми не будем, не будем рабамиI не будем носити ярма.
В одном месте гимна упоминалась “Братня кров Воркути і Норильська, Колими, Рудника, Кенґіра”. “Это было замечательное время, – вспоминала Ирэн Аргинская сорок пять лет спустя. – Я никогда, ни до, ни после, не чувствовала себя такой свободной”. Однако недобрые предчувствия давали о себе знать. Любовь Бершадская писала: “Никто не знал и даже не думал о том, что нас ждет, все бессознательно, безотчетно”.
Переговоры с властями продолжались. Первая встреча заключенных с комиссией МВД, сформированной для разбора дела, состоялась 27 мая. В числе тех, кого Солженицын называет “золотопогонниками”, были заместитель министра внутренних дел Сергей Егоров, начальник ГУЛАГа Иван Долгих и начальник Управления по надзору за местами заключения Прокуратуры СССР Вавилов. Их встретили 2000 заключенных во главе с Кузнецовым, который изложил требования забастовщиков.
Волнения к тому моменту уже набрали силу, и к первоначальному требованию привлечь к ответственности виновных в применении оружия 17 мая и расследовать другие факты применения оружия добавились новые, в большей степени политические по характеру, – в частности, сократить 25‑летние сроки, ускорить пересмотр дел осужденных за контрреволюционные преступления, водворять заключенных в ШИЗО только с санкции прокурора, отменить ссылку для лиц, освобожденных из спецлагерей, установить льготные условия по зачетам для женщин и разрешить свободное общение мужчин и женщин в лагере.
Заключенные также потребовали встречи с каким-либо членом Президиума ЦК или одним из секретарей ЦК КПСС. Это требование они упорно выдвигали до самого конца, заявляя, что не доверяют ни начальству Степлага, ни руководству МВД. “Даже МВД не верите? – поражался, по словам Солженицына, заместитель министра. – Да кто внушил вам такую ненависть к МВД?”
Случись забастовка несколькими годами раньше, никаких переговоров, конечно, не было бы вообще. Но в 1954 году пересмотр политических дел уже потихоньку шел. Даже в дни забастовки некоторых заключенных вызывали на судебные заседания, посвященные пересмотру их дел. Зная, что многие заключенные уже погибли, и явно желая быстрого и мирного разрешения конфликта, Долгих почти сразу же согласился на некоторое улучшение жизни лагерников. Помимо прочего, он распорядился снять запоры с дверей и решетки с окон бараков, обеспечить восьмичасовой непрерывный отдых заключенных и даже отстранить от работы некоторых лагерных начальников и передать органам прокуратуры материалы об убийствах заключенных и о прочих злоупотреблениях администрации. Действуя по приказам из Москвы, Долгих вначале воздерживался от применения силы. Вместе с тем он пытался ослабить волю забастовщиков к сопротивлению, активно убеждая их покидать лагерь и запрещая пополнять в нем запасы продовольствия и медикаментов.
Однако время шло, и Москва теряла терпение. В телеграмме, датированной 15 июня, Круглов выругал своего заместителя Егорова за то, что он засоряет свои донесения малозначительными сведениями (например, о голубях и бумажных змеях, пускаемых заключенными) и не пишет о принимаемых мерах. Круглов сообщил ему, что в Степлаг направлен эшелон с пятью танками Т‑34.
Последние десять дней забастовки были крайне напряженными. Власти с помощью громкоговорителей выступали с чрезвычайно жесткими предупреждениями. Заключенные, со своей стороны, используя самодельный радиопередатчик, сообщали миру, что на них надвигается голод. Кузнецов произнес речь, в которой говорил о судьбе своей семьи, уничтоженной после его ареста. “Многие из нас тоже потеряли родных, и, слушая Кузнецова, мы укреплялись в решимости держаться до конца”, – вспоминал один участник событий.
26 июня в половине четвертого утра власти нанесли решающий удар. До этого – 24 июня – Круглов в телеграмме Егорову потребовал от него одновременно использовать “все имеющиеся ресурсы”. В операции были использованы 1600 военнослужащих, 98 собак с собаководами, 5 танков Т‑34. Вначале солдаты применяли ракеты, взрывпакеты, дымовые шашки, стреляли холостыми. По громкоговорителям стали передавать предупреждение: “Исходя из просьбы основной массы заключенных <…> решено <…> ввести в зону лагеря войска. <…> Всем заключенным находиться в бараках и не оказывать сопротивления войскам. <…> Пикетчикам <…> немедленно покинуть свои посты; по заключенным, не выполнившим этого требования, будет применяться огонь”.
В то время как заключенные в смятении метались по лагерю, в зону вошли танки. За ними шли вооруженные солдаты, готовые к бою. По некоторым сообщениям, и танкисты, и пехота были пьяны. Возможно, это легенда, возникшая по горячим следам событий, однако известно, что и в Красной армии, и в “органах” людям, посылаемым на грязное дело, часто давали водку. В массовых захоронениях почти всегда находят пустые бутылки.
