Восемнадцать лет. Записки арестанта сталинских тюрем и лагерей - Дмитрий Евгеньевич Сагайдак
И вот среди них оказался и Розенцев в эту ночь; он пренебрёг отпущенным ему природой богатством и показал себя хамелеоном. Но необходимого совершенства в этих превращениях не достиг. Тут сказалась недостаточность тренировок или просто ложно-самоуверенное мнение о своих способностях. Пожалуй, последнее более верно. Я отнюдь не считаю, что это заложено в нём с молоком матери. Мать здесь ни при чём и она не виновата. Виновато окружение, в котором он очутился, школа страшных для человечества людей более умных, злых, да ещё, может быть, его собственная неспособность утруждать свой мозг для самостоятельного решения вопросов жизни, морали, этики.
Да, гражданин Розенцев, ты — хамелеон, но хамелеон-неудачник. И не следователем тебе быть с таким несовершенным багажом, а…
Когда и как он вызвал надзирателя-разводящего, я не заметил.
— Отведите в камеру! — тихо сказал он появившемуся в дверях разводящему, так и не дав мне до конца додумать — кем же ему быть, если не следователем.
В коридоре светло. Наконец, камера. Допрос-пытка длился шесть часов. Лежу на нарах. Мысли перескакивают с одного на другое. Сосед не мешает. Вопросов не задаёт.
По установившемуся правилу, никем не регламентированному, нигде не записанному, пришедшего от следователя, как правило, не беспокоят, стараются оставить одного со своими мыслями и думами. Вопросов не задают, ждут, когда заговорит сам.
Спасибо вам, неизвестные товарищи, за чуткость и доброту! Вспоминаю партийное собрание студентов МВТУ. Большая новофизическая аудитория забита до отказа. Председательствует секретарь партийной организации товарищ Баранский. В президиуме члены партийного комитета. На повестке дня — перевод в члены партии «товарища Седова». Впервые здесь, на собрании, узнаю, что у Троцкого есть сын, что он учится в МВТУ на инженерно-строительном факультете, который тогда находился на Покровском бульваре, недалеко от Чистых прудов.
Рекомендующие (а тогда — поручители) у него — Михаил Иванович Калинин и Николай Иванович Бухарин.
Рекомендации зачитал т. Баранский. Собрание бурлит и клокочет. Со всех сторон раздаются крики: «Не принимать! Исключить из кандидатов! Ставь на голосование!»
— Исключить! — кричу и я. — Ему не место в нашей партии!
Голосуют. Большинство собрания — за исключение. Во время голосования и подсчёта голосов Баранского вызывают к телефону. Шум усиливается. Меньшинство требует вторичного подсчёта голосов. Возвратившийся Баранский взволнованно, стараясь перекричать бурлящее собрание, говорит о звонке из секретариата Сталина и о настойчивой рекомендации — принять Седова в члены партии.
Опять поднимаются невероятный шум и выкрики: одни кричат, что вопрос уже решён, незачем переголосовывать, решение правильное и принято большинством. Другие, не менее громко и так же истерично, как и первые, требуют переголосования, вторичного обсуждения.
Голосуют вновь. Я опять голосую за исключение. На этот раз незначительным большинством голосов Седова всё же приняли в члены партии.
Несмотря на громадный авторитет Сталина, всё же почти половина коммунистов, свыше полутора тысяч человек, голосовала за исключение Седова. За это решение голосовали мои близкие друзья и товарищи. Среди них — Тимофеев В., Акопджанов, Тодорская, Осташко Г., Демиховский, Шамберг С. (впоследствии — жена Лозовского), Требелев А.М., Черняк Д.И., Злотников, Григорян В.П. и многие другие, чьи фамилии уж улетучились из памяти.
Через три месяца Седов был исключён из партии.
Вот, собственно, и всё, что я знаю о Седове. Так почему же следователь так настойчиво требует от меня признания в какой-то связи с ним? Понять я этого тогда никак не мог. Правдивый рассказ об этом собрании с вопросом о Седове, о настроении коммунистов того периода, о моём участии в голосовании, следователь назвал просто маскировкой. Не отрицая, что такой факт имел место, не беря под сомнение моего поведения на этом собрании, следователь сделал свои, далеко идущие выводы. Резюмировал мой рассказ он по-своему:
— Видишь, сам не скрываешь, насколько ты хитрый, опасный и опытный враг; вон ещё когда начал маскироваться, чуть ли не десять лет тому назад! Долго же ты скрывал своё подлое лицо Иуды! А вот чекистов всё же не обманул. Вывели мы тебя на чистую воду, а теперь ты помоги нам и других прижать к стенке!
В 1932-м году я с группой рабочих монтировал первый в Советском Союзе стан для холодной прокатки нержавеющей ленты. Из нержавеющей ленты, получаемой в то время из Германии, Америки и Японии, в нашей стране стали по проектам инженера Путилова строить цельностальные самолёты и гидросамолёты для специальных целей. Под Москвой был выстроен авиазавод для их массового выпуска.
Америка и Япония задержала поставку стальной ленты, а Германия, нарушив договор, вовсе прекратила её поставку. Наш авиазавод оказался под угрозой полной остановки. Над заводом шефствовал В.М. Молотов, а постройку первого гидросамолёта «Марти» в Ленинграде курировал знаменитый лётчик Н. Чухновский.
В связи с создавшимся исключительно тяжёлым положением на строительство цеха для холодной прокатки нержавеющей ленты и монтаж импортного оборудования было акцентировано внимание Главспецстали во главе с И.Ф. Тевосяном, директора завода «Серп и молот» товарища П.Ф. Степанова, московской партийной организации. В 1931-м году меня командировали в Германию для изучения технологии производства холодно-катаной ленты, ознакомления с существующими видами оборудования и приобретения последнего. Одновременно на заводе «Электросталь» осваивали производство на электропечах стальных слитков.
По договору с фирмой «Крупп», монтаж оборудования должен был вестись под руководством немецкого специалиста, но специалист задерживался, а дело не ждало, потому первый стан был установлен и смонтирован в течение одного месяца группой рабочих завода под моим руководством в июне 1932-го года.
К моменту пробного пуска приехал немецкий специалист, мастер Нахтигаль. Завод не подготовил ему комнату и директор П.Ф. Степанов вместе с начальником спецсектора завода Чурсиным попросили устроить Нахтигаля на одну ночь у меня на квартире. Я согласился и по окончании смены на директорской машине привёз его к себе домой. Ничего предосудительного в этом я не усмотрел, а на другой день к концу смены ему подготовили комнату в здании заводоуправления, на территории завода, где он прожил около двух месяцев. Эти два месяца ушли на обучение наших людей работе на стане.
Этот случай следователь Розенцев использовал против меня с удивительной «изобретательностью»:
— Совсем не случайно ты потащил Нахтигаля к себе домой. Где, как не дома, поговорить с посланцем Седова, получить указания от своего шефа, да и передать отчёт о своей подлой деятельности. Уж больно нехитрый приём ты избрал для такой связи со своим хозяином! А ссылки на директора и начальника спецчасти даже смешны! Сам их просил об этом, а теперь на них же и валишь! А ведь клевета, для твоего сведения, преследуется
