Опыт биографии. Невиновные - Феликс Григорьевич Светов
Зара Муртазалиева отсидела свой срок от звонка до звонка. Десять лет назад, 3 сентября 2012 года, я вместе с двумя сыновьями, мамой Зары и ее братом поехала на станцию Потьма, чтобы привезти Зару в Москву в день ее освобождения. Моя повесть к тому времени уже вышла в издательстве «Время» под названием «Признать невиновного виновным». В октябре 2012 года должен был выйти ее перевод в Париже.
Через месяц после ее освобождения мы с Зарой поехали в Париж на презентацию книги. Мы ехали ровно на десять дней и должны были вместе вернуться. Но Зара попросила политическое убежище. Она боялась, что спецслужбы не оставят ее в покое: сотрудники ФСБ не раз приезжали к ней в колонию. И в России, даже на свободе, она боялась провокаций.
Зара живет в Париже, она написала книгу «Восемь с половиной лет в путинской тюрьме». Увы, ни одно московское издательство не согласилось напечатать это пронзительное свидетельство о российской женской колонии.
За эти десять лет с прототипами героев моей книги произошло очень многое. Саид Ахмаев, работавший в начале двухтысячных оперативником в РУБОПе, организовавший провокацию против Зары (в повести его зовут Тимур), пару лет назад умер от ковида. От ковида же умерла и бывший прокурор Юлия Сафина (ставшая судьей в Басманном суде Москвы). На суде она требовала для невиновной Зары Муртазалиевой двенадцать лет колонии.
Изначально я хотела назвать эту повесть «Фемида путинской поры». Я хотела написать историю судьи, понять, как судьи вершат правосудие в стране, где оно практически уничтожено. Мне хотелось понять, как они возвращаются к себе домой после того, как отправляют невиновных людей на долгие годы в тюрьму.
Обе судьи — председатель горсуда (Елена Алексеевна Филиппова) и судья Галина Викентьевна Мухина, вынесшая приговоры моим героям, конечно, имеют своих реальных прототипов. С тех пор обе судьи ушли в отставку, и об их жизни мы ничего не знаем.
Когда я была членом Общественной наблюдательной комиссии Москвы и посещала московские тюрьмы, я отдала в библиотеку СИЗО «Лефортово» несколько экземпляров «Признать невиновного виновным». Арестанты этой тюрьмы писали мне, что читали книгу, и некоторым она открывала глаза, на то, что с ними произошло.
Десять лет назад в послесловии к книге я написала: «Я не согласна с теми, кто говорит, что у России будущего нет вовсе. Ведь, как это ни пафосно звучит, будущее зависит от каждого из нас. А без надежды нет сил оставаться в нашей стране. Как не было смысла жить в ней в тридцатые, семидесятые и восьмидесятые годы».
Сегодня, когда десятки тысяч моих соотечественников покидают Россию, эти слова звучат еще более идеалистически, чем десять лет назад.
Но моя надежда остается.
30 сентября 2022 года
Сноски
1
Бывшее здание Духовной семинарии в Божедомском переулке (ныне Делегатская ул., 3). Ред.
2
На самом деле протестующих было восемь человек. Ред.
3
Татьяна Петровна умерла, я могу рассказать о ней. Мы познакомились в самом начале моей литературной жизни, в 1955 году, — мне нужна была постоянная машинистка; уже не помню, кто привел меня к ней в Кривоколенный переулок, в полуподвал. Надо было войти в арку, пройти несколько шагов загаженным двором-колодцем, открыть дверь в коридор (весной его заливала вода) — и прямо в большую комнату с высоким потолком, в два окна, заставленные горшками с буйной растительностью, — прохожие непременно останавливались в переулке перед этими окнами. Т. П. жила в двухкомнатной квартире вместе с младшей сестрой, в комнате Т. П. — сын, невестка, двое детей. Комната загромождена старой рухлядью, пыльными книгами, на стенах оленьи головы и японские маски. Т. П. — высокая, худая, с испитым бледным лицом и большими, нежными, беззащитными глазами. Она была женой нашего дипломата, ездила за границу, побывала в Японии; ее арестовали совсем молодой вместе с мужем, и она отбухала восемь лет в Мордовских лагерях. Как машинистка она никуда не годилась, печатала двумя пальцами, а когда сломала левую руку, сын соорудил ей петлю и она ногой нажимала заглавную букву. Кроме того, запивала, и я часто впадал в отчаяние — всегда бывало срочно, в редакциях приходили в бешенство. В квартире одновременно жили пять — десять котов, они прыгали, как белки, по столам, полкам и стульям, дух был такой густой, что, прежде чем открыть дверь, я набирал полную грудь воздуха и старался выдыхать помедленнее. А потом привык. Она печатала мне лет пятнадцать, бывало, приходил к ней каждый день — она хорошо разбирала почерк, печатала все подряд — от двухстраничной рецензии до больших книг.
Я не мог с ней расстаться, хотя не так трудно было найти в Москве машинистку более удобную в разных отношениях. Мы говорили обо всем на свете, я таскал ей новые книги и рукописи, она любила меня, ей было интересно все, что я делаю. Моя привязанность определилась в первый же месяц нашего знакомства: я принес ей заметку на три — пять страниц, написанную для АПН, — обыкновенная халтура. Она перепечатала при мне, вытащила последнюю страницу, посмотрела на меня и сказала: «По-моему, это стыдно, Феликс». Я выбросил заметку и больше никогда не был в АПН.
Она была человеком поразительно чистым, бескорыстным, с неиссякаемым интересом к жизни при полном отсутствии интереса даже не к устройству благополучия, но просто к быту. И это при бесконечных несчастьях и бедах, сваливавшихся на нее и ее близких. Я ни разу не слышал, чтобы она на что-то пожаловалась или о чем-то просила.
Я расстался с ней, когда купил машинку, перестал печататься в журналах и переехал жить за город. Все реже захаживал, хотя мне передавали, что она звонит. Потом она звонить перестала. Когда я к ней выбрался, дом стоял на капитальном ремонте, жильцов выселили, я не сразу удосужился узнать новый адрес. Прошел год — в адресном столе мне сообщили, что она умерла, я высчитал — как только переехала в новое жилье. (Примечание 1981 г.)
4
Эта глава может представить известную трудность для сегодняшнего восприятия: все, что в 1970 году, когда книга писалась, было своеобразным открытием темы, теперь так или иначе освещено в литературе минувшего десятилетия, стало достоянием многочисленных мемуаров и публицистики. Тем не менее я оставляю эту главу нетронутой: она существует во времени и кажется мне живой и сегодня. (Примечание 1981 г.)
5
Последнюю книгу романа «За правое дело» — вещь, по слухам, значительную — В. Гроссман принес в «Знамя», Кожевников немедленно оттащил ее в ЦК, ничего
