Виктор Астафьев - Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001
Хотел я написать тебе коротко и помягче, но, уж извини, понесло, видно, назрела пора не щипать с курочки перья, а говорить, как должно мужику с мужиком, не уподобляясь этой сикухе, попавшей мне на язык.
Я не жаловался тебе на то, что после оскорбительного, провокационного, жидовского письма Эйдельмана самые гнусные анонимки шли через «Знамя» и под его девизом, и ты уже там работал. А ведь это был первый толстый журнал, напечатавший мой рассказ ещё в 1959 году. Я такие вещи не забываю и благодарно храню их в памяти, в чём ты легко убедишься, прочитав «Зрячий посох».
Наверное, не письменно надо бы разговаривать, а где-нибудь под навесом, как когда-то у кинотеатра «Россия», но суета, враждебность людей доводят до того, что не хочется уже ни с кем видеться.
Мне удавалось сохранять добрые отношения со многими людьми, старался быть предельно честным, хотя бы перед близкими по труду ребятами, и, зная, как неприязненны друг к другу Бондарев и Бакланов, я старался «не брать ничью сторону», но каково же было моё огорчение, какое чувство подавленности и неловкости, когда Григорий спутал трибуну партконференции с коммунальной кухней. Я, ей-богу, считал его умнее! Может, срыв? Может, усталость? Дай-то бог. Только бы не злонамеренность.
Народишко, среди которого я родился и живу, находится на крайней стадии усталости, раздражения и унижения. Его истребляли варварски, а теперь он безвольно самоистребляется, превращается в эскимосов в своей стране. Неужели это радует Коротича и иже с ним? Неужели Бога нет? Неужели милосердие сделалось туманной далью прошлого? Владимир! Ты был умным человеком, выстрадавшим свою жизнь и право на проповедничество. Что с нами произошло и происходит? Зачем мы матушку-Россию превратили в «империю зла» или способствовали этому превращению и далее способствуем? Нам что, уже совсем мало осталось жить-сушествовать? Ведь только на самом краю над пропастью, куда сваливают безбожников, можно так себя вести. «Бывали хуже времена, но не было подлее».
Неужели гибель моего народа-страдальца кому-то в утеху, в утоление ненавистной жажды? Зачем же тогда мы рождались? Зачем Господь вложил нам в руки тот страшный и чудесный инструмент?
Желаю тебе доброго здоровья. Меньше суеты, больше дела и не во вред друг другу, а в утешение. Я знаю, как трудно со временем. Можешь мне не отвечать. Здесь вопросов больше себе, чем тебе. Твой Виктор
2 ноября 1988 г.
Хисар (Болгария)
(В.Андрееву)
Дорогой Володя!
Созвониться нам больше не удалось, поэтому пишу уже из-за кордона. Маленько очухались, отоспались и, хотя погода здесь тоже забарахлила, уже пришли в себя, начинаем читать и даже по малости писать. Вероятно, здесь я пробуду долгонько, если ничего не стрясётся, начну, наконец-то, работать и поэтому, если ты более или менее свободен, тебе, быть может, надо слетать в Красноярск, познакомиться с театром, посмотреть спектакли.
Правда, товарищ Белявский понаставил там ещё те спектакли, завершив свои деяния шедевром Радзинского. Боже! Какая пошлятина! Будто ходил человек по российским вокзалам и собирал харчки в фарфоровую кружечку. Мне неловко было за Витю Павлова, за Догилеву: чем-то и в чём-то родные люди, в родном театре словно бы кривлялись в чужом доме, потрафляя кому-то, говорили лихие пошлости, грязь с чьих-то рук слизывали... и все слова не ихние, и дела, творимые на сцене, и слова — всё выглядело заметно прикрытым насилием. Господи! На какую дешёвку покупаются люди. А Витя Павлов! У него не только некрасивого самого себя, тучного, пухломордого, у него отняли даже русскую фамилию, исказили — Михалев, тогда как по-русски это Михалёв (есть такой поэт на Белгородчине, Володя Михалёв, пастухом работает, кучу детей вырастил). Витя подпрыгивает, подрыгивает, поддакивает.
Вот почему Викулов не отдаёт журнал «Наш современник» — боится отдать его в чужие руки, боится, что он, как театр им. Ермоловой, превратится в пристанище проходимцев, которым особую радость и наслаждение доставляет глумление над русскими людьми... Ничего святого! Ну и Фокин! Ну и молодец! Дождался, проходимец, своего времени...
А ведь наши-то провинциальные дураки и дурочки думают, что это и есть современный театр, что они воюют, как на переднем крае, не иначе. Но и они подустали от драматургии «новой волны», и когда я прочёл им «Черёмуху», — загорелись, оживились, но хитренький Леонид Савельевич Белявский спешил поставить Петрушевскую, Рыбакова, чтоб ему за такие дела и заслуги дали более бойкое место. Вот и дали Рижский русский театр — там уже не слово главное в театре, а символ, театр в театре: одень артистов в бурую кожу, дай им вместо шпаг шариковые ручки, поставь вместо дерева что-то похожее на ракету — вот тебе и «новый театр», вот тебе и «новое прочтение Шекспира».
Я не сулю тебе лёгкой жизни в Красноярском театре имени Пушкина. Тут многое сгнило в прямом и переносном смысле, и зову я тебя не за лаврами, а хоть маленько послужить российской провинции, поставить народную жизнеутверждающую драму, а не разрушительное жидовское варево из говна и вокзальных харчков.
Народ и так обхаркан и обосран, народ зол и раздражителен, народ перестал ходить в театры, ходят фэзэошники — глядеть на полуголых баб и слушать, как за сценой, а то и на сцене насилуют перезрелую, но всё ещё егозистую и несчастную актрису, отдающуюся принародно за 120 рэ зарплаты.
Перед тем как ехать сюда, позвони секретарю по идеологии Валентине Александровне Ивановой (сообщаю служебный и домашний телефоны) — для того, чтоб тебя встретили, устроили и помогли во всех делах. Они тоже устали уже от жидовства. В труппе, кстати, их почти нет, а которые были, так Белявский с собой забирает этот ценный товар. Есть два актёра в Минусинске — Тамара и Александр Четниковы. Их можно пригласить: одного — на роль Феклина, её — на роль матери. Я их знаю ещё по Вологде, надёжные, талантливые люди, хорошей поддержкой будут тебе в работе. А в Минусинском театре дела плохи, он на грани закрытия: сбежал главный, этакое мелкое ничтожество — по ростику и творческим возможностям — Коля Хомяков, подался в Семипалатинск, оставив на счету Минусинского театра 820 рэ. Вот тут и разбежись, а там есть пяток великолепных артистов, не до конца добитых подлой провинциальной жизнью.
Здесь, в Хисаре (Болгария), тихо, малолюдно, погода налаживается, выглянуло солнце, яркие краски вокруг, много тишины, покоя и фруктов. Я пока вплотную ещё не работаю, но как отдохну, возьмусь — потянуло работать. И читаю побольше — запустил и чтение. Домой вернёмся 15—20 декабря. Хорошо, если ты проведёшь до нового года предварительную работу, а потом и я смогу помочь тебе, кое в чём пригодиться.
