Виктор Астафьев - Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001
Понимаешь ты, когда читатель в массе своей приучен к определению: «чёрное — белое», «хорошее — плохое», он не вдруг прочтёт умное слово, оно ему не по уму, разум-то «дремлющий»! Но как он, этот самый разум или рефлекс его, скорее, разрешается непониманием своим! На читинском или кемеровском семинаре после выступлений писателей читатели иные интересовались, мол, этого знаем, этого знаем, а этот кто? — «Критик», — говорили о Николае Николаевиче Яновском. «И вы его не бьёте?! Его ж убить мало!..» Критика приспосабливалась к вождям и их учениям и высоким идеям, она вредна и виновата в том, что, развращая себя, развращала и нашего дорогого читателя, низвела его до сторожевого пса, которому что дадут пожрать, то он и жрёт, — так ему лучше, не надо бегать искать разносолов, ничего не требовать, знай себе лай в небо, и чем громче, тем слышнее хозяевам.
Однако ж это не призыв к тому, чтоб писать упрощённо. Нет и нет. Прочитал я, Марья Семёновна, ещё сотня-другая человек, задумались, что-то ускорили в оформлении своей мысли и в отношении к литературе, нуждающейся в немимоходном толковании и не в поверхностном к ней отношении. Вот пришла, наконец-то, настоящая литература. Но и «ненастоящая» тоже ведь как-то жила и порой дышала запечатанной грудью, через кляп высказывала, иногда и выстанывала слово путнее.
Завтра я улетаю в Киев на встречу ветеранов нашей дивизии, думаю, на последнюю — остарели, вымирают вояки. Уезжаю в хорошем состоянии, приделав почти все мелочи, с почтой прикончив и в здоровье приличном. Погода подладилась, ребятишки у нас долго побыли, вместе с внуком летал в Эвенкию на рыбалку, в деревне особо не скучали, в избе было сухо. Этот запас сил и отдыха мне очень нужен, ведь предстоит ездить по местам боёв, а это не очень лёгкая для сердца и головы работа.
Затем я, кажется, лечу в Грецию, на остров Патмос, где 900 лет стоит монастырь, и там будет конференция по учению Иоанна Богослова, который еще в первом веке говорил и писал об экологии. «Вот бы Валентин Яковлевич обсказал бы тебе всё об этом Богослове», — сказала мне Марья Семёновна после того, как я пожаловался, что ничего я о нём да и об его учении не, знаю, как не знаю и много другого. Да где вот он, Валентин-то Яковлевич? Хандрят во Пскове!
А Марья Семёновна очень мечтает поехать в конце октября в Болгарию, вместе с двумя Валентинами, ибо на меня, после того, как я 1 мая позапрошлого года напился и сбежал от неё, на меня не надеется. У нас приглашение можно организовать, это в наших силах. Оформление в соцстраны сейчас делается на месте, то есть всё оформишь и паспорт получишь во Пскове. Денежные дела пусть тебя не смущают. Болгары — народ замечательный, нуждишку нашу знают и помогут тебе заработать в Болгарии без большого напряжения. Начинать это надо уже сейчас. Телеграфируй Марье Семёновне согласие, она свяжется с болгарами, и тебе придёт приглашение. Место там уединённое, сухое, бывшая Фракия. Валентин Григорьевич [Распутин. — Сост.] там был, и ему очень хорошо молчалось, дышалось и работалось. Он сам о себе похлопочет, а тебе поехать очень бы надо.
Что касается интервью, то оно, как у нас водится, вызвало и восторги, и оскорбления. Приедешь, почитаешь «письма трудящихся». Какая-то безысходная, агрессивная тупость. А уж насчёт Шолохова... Расстрелять меня готовы за непочтительность.
Ну вот и всё. Отдаю письмо на машинку, может, М. С. чего добавит. Мы часто разговариваем об Урале, о Чусовом, о тебе. Какая-то в этом надобность является, и сожалеем, что нет тебя близко, тоже чего-нибудь выкинул бы, потряс бы бородой. Вчера звонил Залыгин, сказал, что звонил Солженицыну, тот дал согласие печататься, но позиции его тверды и требования прежние: не укрощать и не уродовать. Это нас можно...
Обнимаю, целую. Будь здоров. Твой Виктор Петрович
7 сентября 1988 г.
(А.Ф.Гремицкой)
Дорогая Ася!
Ну вот, наконец-то позволил себе читать вёрстку не торопясь. Особых правок нет, но несообразности, ляпсусы и пропуски заполнил — будь, пожалуйста, внимательна, иногда одна буква в слове к такой ли несусветной чуши приводит, что только диво берёт, каков наш «могучий и великий язык», с ним держи ухо востро.
Посидел, слава богу, в деревне. Погода была милостива, но дела и всякого рода делишки гулять особо не давали, однако в огороде, у печки, в обихаживании избы получался роздых и всё равно на душе спокойней. Так и не прошло это, что в повести написано, люблю чистить картошку и, как, наверное, женщины при вязании чулок, совсем успокаиваюсь, мысли текут покойные, умиротворённые.
Сон восстановил, на кладбище больше один не ходил, после того, как сходил, посидел среди могил один и едва живой вернулся в избу, если б не жена племянникова, так и не донёс бы себя.
Марья Семёновна тоже, слава богу, на ногах, получила вёрстку, да пока меня не снарядит и не отправит, едва ли за неё сможет взяться. Я лечу 10-го и Киев на встречу ветеранов нашей дивизии, думаю, на последнюю, все состарились, одряхлели. Украинцы помнят и любят меня и хотят посодействовать мне в поездках по местам боёв — я понимаю, какой это будет «отдых», но нужно для работы, для книги о войне, и тут никуда не денешься, надо было слесарем оставаться — дольше бы и спокойнее жил. 17-го и 18-го я буду в Москве и заеду в издательство, там утрясём все мелочи, а пока обнимаю всех и целую.
Ну, как Байкал? Силён! Я как-то сказал нечаянно историческую фразу, будучи на берегу его: «Если мы и это погубим, тогда самим надо погибнуть, недостойны мы тогда жить на этой прекрасной планете!..» Во как!..
Преданно ваш — Виктор Петрович
1988 г
(В.Потанину)
Дорогой Витя!
Был я в Греции, ездил на остров Патмос, где, сидючи в пещере возле древнего монастыря, Иоанн Богослов написал книгу «Апокалипсис». Она там, в пещере, и лежит по сию пору как святыня, и я её зрел.
В Афинах пришёл выступать в греко-советское общество, а мне «Литературку» с твоей статьёй дают. Я давно не видел, ни теле нашего, ни газет, угнетённых бедностью женщин давно не видел, растерзанных унизительной жизнью и нерадостной работой мужиков не видел, а сердце-то о них болит. Вот и растрогался твоим приветом с Родины. Хотел сразу тебе отписать и книгу послать, да не вышло.
В награду за плохую весну и гиблое лето Бог нам послал золотую осень, и я поскорее убрался в Овсянку, со скрипом писал что-то похожее на очерк. Писалось трудно, туго и несобранно. Заставлял себя что-то доделывать, какие-то фитюльки, предисловия делал и т. п.
Перед Грецией был на Украине, на встрече ветеранов нашей дивизии. Ох ты, ох ты! Некому скоро будет встречаться. От предпоследней встречи до нынешней за два года умерло 212 человек, и как начали зачитывать этот список...
