Иоганнес Гюнтер - Жизнь на восточном ветру. Между Петербургом и Мюнхеном

Некоторое время отец сидел молча, немигающим взглядом уткнувшись в крышку стола, продолжая механически раскладывать свой пасьянс, хотя вряд ли уже мог в темноте отличить одну карту от другой.

Мы больше не возвращались к этой теме. Но он не отменил свое разрешение на мой отъезд за границу. Так что я мог поехать в сентябре в Дрезден к брату.

На праздник Иоанна Богослова из Риги прибыли актеры с новыми спектаклями. «Извозчик Геншель» Гауптманна отцу не понравился настолько, что он демонстративно покинул зал, не досмотрев постановку до конца. Кроме того, давали «Старого Гейдельберга» и «Юность» Макса Хальбе. Роль первой любовницы исполняла Мелани Брокман, она мне нравилась чрезвычайно, ей я поклонялся. От нее и ее мужа я узнал, что мой «Послушник», которого моя сестра, начисто переписав, умыкнула в Ригу, едва не был поставлен; но в конце концов ему предпочли пьесу некоей дочки известного врача — еще и по той причине, что она была сделана на современном материале; пьеса эта была поставлена и провалилась.

Что за лето! Никогда еще так пышно и ярко не цвели каштаны, как в год моего окончания школы. Никогда так сладко не пахли липы.

Один из моих дядюшек по материнской линии, у которого в Риге была большая аптека, пригласил меня на несколько недель к себе на дачу, на Рижское взморье. Я вновь поддался очарованию моря. Какое наслаждение лежать на горячем песке дюны и в ленивой неге наблюдать за тем, как на горизонте медленно и бесшумно скользят голубые силуэты судов. Особенно красивы были парусники, по большей части трехмачтовые.

Не обошлось и без любовного приключения. Белокурая прелестница, которая похитила у меня немало времени, отведенного на подготовку к экзамену, как раз проводила свои каникулы на море. С ней была и подруга, не слишком красивая, но породистая, стройная, сероглазая, влюбленная в русскую цыганскую музыку. Я и не догадывался, какую роль она сыграет в моей жизни.

Стихи о льняных волосах. Стихи о колышущихся волнах. Стихи о лиловых молниях на темном небе над морем.

И уверенность в том, что начинается что-то такое, что должно перечеркнуть всю мою прежнюю жизнь.

В сентябре я поехал в Дрезден. Позади оставалась Россия в ее кровавой схватке с Японией, в ее начинающейся ужасной схватке с самой собою. Передо мной лежала Германия, с которой меня тогда мало что связывало. Было немного не по себе, но какой завоеватель, отправлявшийся покорять неизведанные миры, обращал на это внимание? Наконец-то я мог не таясь курить папиросы, чего при отце я, конечно, никогда не делал. Но когда я через двадцать четыре часа пути ступил на перрон берлинского вокзала, мне стало плохо. Эта свобода вышла мне боком. Так много я никогда еще не курил.

И все-таки свобода есть свобода.

Конечно же. Даже неизвестные, новые слова приводят в восторг. Разве жизнь не слагается, как в головоломке, из непонятных или неправильно понятых слов?

В сопровождении младшего моего свояка я отправился бродить по Берлину.

Глава II

Я еще не знал, насколько полезными могут быть разочарования. Мне говорили, что в Германии вполне можно путешествовать по железной дороге и третьим классом, чего у нас нельзя было делать из соображений престижа; там и в третьем классе якобы аккуратно и чисто. Оказалось, что сиденья там жесткие (двенадцать часов в пути!), в вагоне грязь и ужасный запах. Отель у вокзала Фридрихштрассе тоже был неказистый и неуютный. Чудовищный ресторан с отвратительной едой под галдеж сотен постояльцев. Прогулка по ночной Фридрихштрассе быстро утомила, особенно тем, что яркие электрические фонари больно резали глаза. А на каком вульгарном немецком здесь все говорили!

На другой день Дрезден. Город, конечно, был очень красив, но в то же время ужасали фасады многих домов — такие же неразличимо серые, как одинаково одетые пешеходы на улицах. А у нас в Митаве и Риге у каждого дома было свое лицо! Проживание здесь не было приятностью общежития, как у нас, а лишь печальной необходимостью.

Мой брат жил на третьем этаже. Лестницы в доме узкие, неудобные — таких у нас не было. Что и говорить, в Дрездене есть места, которые восхищают, — красавица Эльба, Брюлева терраса, Большой сад, художественные галереи. Но запах в городе держался скверный — перегорелых брикетов, и люди все были какие-то неприятные — озабоченные, суетливые. Несмотря на прекрасную осень, я слонялся по улицам без особого энтузиазма.

Зак. 54537

Дешевый виноград, правда, явился некоторым развлечением, у нас он был редким деликатесом. Небывалое собрание великих картин всех времен и народов производило грандиозное впечатление, ибо здесь можно было научиться видеть, а уж когда через несколько недель посреди картин был выставлен привезенный сюда «Мыслитель» Родена, впечатление было самое ошеломляющее. И все же… То был чужой мир, к которому требовался свой ключ. Но существовал ли он вообще, этот ключ?

Да и ютиться у родственников было не очень-то удобно. Мой брат находился на гастролях, отношения с его женой не складывались, и только их четырехлетняя дочка Лили была расположена к своему юному дяде, так как ей было теперь с кем поиграть. А поскольку доселе я вращался только среди ровесников и взрослых и это было первое мое соприкосновение с ребенком, передо мной открылся какой-то совсем другой мир. Должно быть, я тогда быстро его освоил, потому что в дальнейшей жизни у меня всегда были прекрасные отношения с маленькими детьми. И собаки, даже самые свирепые и неукротимые, всегда оказывали мне знаки своего благорасположения, что иной раз приводило к весьма забавным историям.

Разочарования, одни разочарования. Зачем я приехал в Дрезден. Отец понимал, что мне хочется взглянуть на мир, прежде чем я решусь выбрать себе определенный предмет изучения. Можно было посетить Лейпциг, славящийся своим университетом. Но втайне я надеялся соскочить в Дрездене в театр, ибо я был уверен, что мой брат знает всех великих дрезденских артистов и что какой-нибудь из них окажет мне протекцию. Однако мой брат не был знаком ни с одним из них. Но он поведал мне о том, что в Дрездене и в самом деле проживал один великий актер — Пауль Вике, и предложил мне попробовать ему написать.

Легко сказать — написать. О чем я ему напишу? Адрес Вике нетрудно было узнать, и вот однажды после обеда я наудачу отправился к нему. После обеда, ибо по утрам актеры всегда репетировали, это я знал. Мне повезло: он сам открыл дверь. Он был любезен и доступен, вероятно, ему понравилось, что я отнесся к нему как к коллеге, без подобострастия, хотя и, разумеется, с уважением. Он угостил меня кофе и задал много вопросов. Предложил мне прочитать какое-нибудь мое стихотворение, и оно ему понравилось. Его позабавил тот факт, что я был уже автором многих драм. Приободрившись, я обнародовал свою просьбу: не мог бы он дать мне несколько уроков? О том, что я был не в состоянии оплачивать его уроки, я как-то не подумал.