Дед Мавр - Александр Евгеньевич Миронов
Минута, другая — и снова удар!
И еще!
Пришлось остановить машину, отдать оба якоря, и, чтобы они не дрейфовали по каменному морскому дну, время от времени подрабатывать гребным винтом «малый вперед», держась носом вразрез волнам.
А удары днищем парохода о каменные зубья все продолжались. Через пробоину или пробоины в заполненный грузом трюм все быстрее поступала вода. Настолько быстро, что корабельные помпы уже не успевали выкачивать ее. Даже после того, как для облегчения судна мы, по приказанию капитана, сбросили за борт все драгоценные вагонетки и все рельсы, вода продолжала поступать с катастрофической, гибельной быстротой.
Никто не спал, ни команда, ни взрослые пассажиры, ни их дети. Ждали рассвет: далеко ли до берега, можно ли перевезти на шлюпках и высадить на него хотя бы женщин и детей? И рассвет наступил: тускло-мутный, безжизненный, как остекленевшие глаза мертвеца.
Вот он, берег, в полутора, максимум — в двух милях от парохода. Но в каких-нибудь двух кабельтовых от борта, как издевательская насмешка над нашими надеждами, распростерлось до самых береговых круч и будто дышит, ритмично колышется в такт волнам «сало», сплошной мелкобитый лед, сквозь который ни на шлюпке, ни на моторном вельботе не пробиться…
А вода в трюм продолжала поступать…
Еще два-три часа, и пароход захлебнется, пойдет ко дну. Почему же медлит Иван Куприянояич, почему не приказывает радисту послать в эфир зов на помощь?!
Я спросил об этом, конечно, не у капитана, а у третьего помощника Николая Орлова. И услышал в ответ, что недавно звала и тут же оборвалась на полуслове «морзянка», вероятно, уже погибшего архангельского ледокола «Восьмерка»… Что какой-то английский лесовоз успел сообщить свои координаты — «нахожусь на траверзе мыса Норд-кап», и тоже умолк… Что голландский сухогруз переломился и вместе со всем экипажем исчез во взбесившейся морской пучине на подходе к спасительным для него Норвежским шхерам…
— Так за коим же чертом звать,— произнес Орлов, с трудом шевеля истрескавшимися от соленой воды и ледяного ветра губами.— Чудес не бывает. Жалко только, что дети вместе с нами…
Чудес не бывает…
Но разве не чудо, что течь в днище судна неожиданно, как по мановению волшебной силы, вдруг прекратилась? Помпы, только захлебывавшиеся от перегрузки, за каких-то два-три часа высосали всю воду и осушили трюм. Облегченное от груза вагонеток и рельсов судно начало постепенно всплывать, и его перестало ломать подводными каменными клыками. И когда от призрачного полусвета в разгар заполярного полудня горизонт окрест раздвинулся пошире, когда волнение на море заметно поулеглось, капитан разрешил радисту не в трагические минуты молчания, а в обычное время сообщить находящимся поблизости кораблям о ловушке, в которую мы попали.
— Кто согласен помочь, пусть помогут,— добавил Иван Куприянович,— заберут у нас пассажиров.
Пришли три судна: советский пароход «Крестьянин» и английские рыболовные тральщики «Капель» и «Саувей Ферз». Наш советский, приблизиться не решился: был слишком велик и глубоко сидел в воде от тяжести груза в трюмах,— как бы и его не разгрохало о каменные подводные банки. А стремительно-юркие, маленькие маневренные «тральцы» чуть ли не наперегонки ринулись к нашему кораблю. Сговорились, по-видимому, заранее: один к правому борту, второй к левому, и едва успели подать швартовые концы, как с «Саувей Ферза» загремел усиленный мегафоном голос приземистого краснолицего шкипера:
— Команда во главе с капитаном немедленно переходит к нам! Вашу лайбу из этого чертова атолла не вытащить!
Чего проще: бери чемодан с барахлишком и спускайся по зыбкому шторм-трапу на борт «англичанина»… Не погибать же в ледяной соленой купели…
А они после этого выведут брошенный командой пароход из окружения подводных скал, отведут-отбуксируют подальше от опасных берегов Шпицбергена и по всем международным законам станут полноправными хозяевами и судна, и находящегося в его трюмах груза!
Только нет, не вышло. Как ни уговаривали, ни убеждали, ни доказывали свое, Иван Куприянович Немчинов оставался непреклонным:
— Судно не бросим!
И пришлось английскому шкиперу уступить: лучше премия за помощь, чем ничего. Тем более что «Крестьянин», воспользовавшись наступившим безветрием, начал медленно, очень осторожно подходить ближе и ближе.
На него, по настоянию Ивана Куприяновича, и перевезли англичане всех наших пассажиров: непонятным образом прекратившаяся течь в днище корабля в любую минуту могла возобновиться, и надо было прежде всего обезопасить людей. После этого, очевидно, решив использовать шанс на получение максимального вознаграждения, «тральцы» вернулись, приняли от нас поданные с полубака и полуюта стальные буксирные тросы и под разноголосые проклятия экипажей вывели чудом не захлебнувшийся пароход подальше от каменистых мелей, едва не ставших его последним пристанищем.
Вывели, мгновенно обрубили буксиры и, не ответив на поднятый нами флажной сигнал благодарности, как пара стремительных гончих, умчались прочь.
— Ну и ловкачи! — рассмеялся капитан, увидев недоумение на лицах окружавших его моряков. И приказал радисту: — Запросите, почему они не задержались подписать акт с перевозке пассажиров и помощи судну.
Радист вернулся из рубки минут через десять:
— Не отвечают…
— И не ответят,— кивнул Иван Куприяксвич голевой.— Все время, пока шла катавасия, они наверняка поддерживали радиосвязь со своим портом. Перевезли пассажиров? Нет: и под присягой будут клясться, что спасли от неминуемой гибели сто с лишним русских. Всего лишь отбуксировали нас на глубокое место? Тоже нет: сняли с подводной скалы, с риском для себя стащили с мели. Вот, небось, о чем радировали на свою базу. Согласись они подписать составленный нами акт, и вознаграждение за обычную помощь — максимум три-четыре тысячи фунтов стерлингов. А спасение людей, груза и судна сулит не один десяток тысяч. Тем более что радиодонесения этих ловкачей непременно зафиксированы на английской базе слово в слово.
В поселок Грин-Гарбург, расположенный в глубине Айс-фиорда, нас привел на буксире пароход «Крестьянин». Там, во время разгрузки, я и описал, вернее, наскоро записал только что пережитое: поеду в отпуск и покажу Ивану Михайловичу. Но получилось иначе.
После разгрузки в Айс-фиорд пришел ледокол «Ленин» и отбуксировал нас в Архангельск на ремонт. А там, как это часто бывает после морских передряг, на судно явился знакомый мне корреспондент московской газеты «Морской флот» и попросил написать подробную статью о декабрьском шторме у берегов Шпицбергена. Я написал, но не сухую отчетную статью, а очерк с броским названием «Судно не бросим!», использовав для этого фразу, которую несколько раз повторил Иван Куприянович англичанам в навсегда запомнившийся день. Пока писал, пока очерк «отлеживался» в редакции, наступила ранняя весна, и на Северной
