Литературные первопроходцы Дальнего Востока - Василий Олегович Авченко
Наконец – Иркутск. Здесь Иван Гончаров снова увидится с генерал-губернатором Восточной Сибири Николаем Муравьёвым (ещё не Амурским), с которым встречался «в устьях Амура», и познакомится с декабристами: «Я, в качестве свободного гражданина, широко пользовался своим правом посещать и тех, и других, и третьих, не стесняясь никакими служебными или другими соображениями… Перебывал у всех декабристов, у Волконских, у Трубецких, у Якушкина и других» (надо отметить, что Муравьёв, несмотря на свой пост, декабристов тоже привечал). «Они, правда, жили вне города, в избах. Но что это были за избы? Крыты они чем-то вроде соломы или зимой, пожалуй, снега, внутри сложены из брёвен, с паклей в пазах, и тому подобное. Но подавали там всё на серебре, у князя (так продолжали величать там разжалованных декабристов князей) была своя половина, у княгини своя; людей было множество», – свидетельствует писатель.
14 января 1855 года Иван Гончаров, изрядно утомлённый уже и Сибирью («Делать больше в Иркутске было нечего. Я стал уставать и от путешествия по Сибири, как устал от путешествия по морям. Мне хотелось скорей в Европу, за Уральский хребет…»), наконец тронулся из Иркутска в Петербург, куда прибыл в феврале. На дорогу от Аяна до дома он потратил со всеми остановками около полугода, на весь поход – почти два с половиной года.
«Человеку врождённа и мужественность»
Как «Обломов» решился на такое путешествие и как ему удалось достойно его выдержать? Знаменитый юрист Анатолий Фёдорович Кони[190], хорошо знавший писателя, вспоминал: «Те, кто встречал лишь изредка Гончарова… охотно отождествляли его с Обломовым, тем более что его грузная фигура, медлительная походка и спокойный, слегка апатичный взор красивых серо-голубых глаз давали к этому некоторый повод. Но в действительности это было не так. Под спокойным обличьем Гончарова укрывалась от нескромных или назойливо-любопытных глаз тревожная душа. Главных свойств Обломова – задумчивой лени и ленивого безделья – в Иване Александровиче не было и следа… Внешнее спокойствие, любовь к уединению шли у него рядом с глубокою внутреннею отзывчивостью на различные явления общественной и частной жизни… В интимной дружеской беседе он оживлялся и преображался. Молчаливый и скупой на слова в большом обществе, он становился разговорчив вдвоём, и его живое слово, образное и изящное, лилось свободно и широко. Но всё шумное, назойливое, всё имевшее плохо прикрытый характер допроса его и раздражало, и пугало, заставляя быстро уходить в свою скорлупу и поспешно отделываться от собеседника общими местами. Активное участие в каких-либо торжествах всегда его страшило, и он отбивался от него всеми способами… Бури в этой жизни, без сомнения, были».
О том же писал критик Алексей Петрович Плетнёв[191]: «В портретах Гончарова, наиболее распространённых, он представлен обрюзглым, вялым, лысым стариком, ничуть не дающим о нём верного понятия. В пору своего расцвета Гончаров был полный, круглолицый, с коротко остриженными русыми баками на щеках, изящно одетый мужчина, живого характера, с добрыми, ласковыми светло-голубыми глазами».
Стоит вспомнить крёстного отца Ивана Гончарова – Николая Николаевича Трегубова, отставного моряка и помещика. Именно он заразил будущего писателя интересом к географии и путешествиям, рассказывал ему об истории мореплавания, учил крестника пользоваться хронометром, телескопом и даже секстантом. Позже, в Петербурге, Гончаров познакомился с членами только что учреждённого Русского географического общества – автором «Толкового словаря…» Владимиром Ивановичем Далем[192], экономистом Андреем Парфёновичем Заблоцким-Десятовским[193], естествоиспытателем Григорием Силычем Карелиным[194] и другими.
Сам Иван Гончаров перед отплытием «Паллады» так объяснял своё неожиданное решение в письме Екатерине Языковой[195]: «Все удивились, что я мог решиться на такой дальний и опасный путь – я, такой ленивый, избалованный! Кто меня знает, тот не удивится этой решимости. Внезапные перемены составляют мой характер, я никогда не бываю одинаков двух недель сряду, а если наружно и кажусь постоянен и верен своим привычкам и склонностям, так это от неподвижности форм, в которых заключена моя жизнь».
Сколь бы велик ни был соблазн отождествить Ивана Гончарова с Обломовым, делать этого не следует. Обломов едва ли решился бы пойти в плавание на «Палладе» – или вернулся бы к своему дивану из первого же порта. Как, кстати, подумывал было сделать и Гончаров – но ведь не сделал!
Впечатления от похода опосредованно вошли в роман «Обломов», опубликованный в 1859 году. Так, кипучая предпринимательская деятельность героя книги Андрея Штольца должна была простираться до Сибири и даже дальше. «Я бы уехал в Сибирь, в Ситху», – роняет однажды он.
Не потомок ли Штольца – собирающийся на Дальний Восток зоолог фон Корен из «Дуэли» Чехова, написанной вскоре после поездки на Сахалин? Впрочем, от своего вероятного литературного предка фон Корен серьёзно отличается: это протофашист, считающий, что «бесполезных» людей надо уничтожать «в интересах человечества». Пророческим кажется обращённое к фон Корену замечание доктора Самойленко: «Если людей топить и вешать… то к чёрту твою цивилизацию, к чёрту человечество… Тебя немцы испортили. Да, немцы! Немцы!»
О своём походе на «Палладе» и пути сквозь Сибирь Иван Гончаров не раз вспоминал в позднейших очерках. Написал о «важных выгодах морской жизни»: «Там нельзя жить дурному человеку… Ежели и попадётся такой человек, он непременно делается хорошим – хоть на время по крайней мере. Там каждый шаг виден, там сейчас взвесят каждое слово, угадают всякое намерение, изучат физиономию, потому что с утра до вечера все вместе, в нескольких шагах друг от друга, привыкают читать выражения лиц, мысли. Лгун, например, или злой, скупой, гордый, как он станет проявлять свои наклонности? Сейчас всё обнаружится – и как ему будет худо, если все осудят его общим судом, накажут презрением: хоть вон беги! А куда бежать? Он тогда решительно будет один в целом мире и поневоле будет хорош, иной даже
