Тудор Аргези - Феодосий Видрашку
Поравнявшись с молодым кандидатом на должность лаборанта, как и следовало ожидать, господин директор не заметил его. Может быть, он был занят мыслью, как избавиться от назойливого крестьянина, который, следуя за ним по пятам, размахивал мерлушковой шапкой, зажатой в мощном кулаке, и говорил:
— Мы приехали издалека, господин директор, мы из другого уезда, выплатите нам сегодня, а то времени нет еще раз сюда тащиться, уж и так в третий раз приходим. Заплатите нам, и мы не будем вас больше беспокоить…
— До субботы никакой платы не будет! Ты слышал? Что уставился на меня как бык?
Крестьянин, молодой рослый мужчина в белом овчинном кожушке, натянул на уши свою черную мерлушку, подошел вплотную к директору и сказал решительно:
— Ладно, господин директор. Останемся здесь до субботы за счет вашей фабрики — шесть мужиков и двенадцать волов, остановился, добавив издевательски: — Всего восемнадцать скотов…
Директор заколебался, чуть пожевал свой ус. Перед ним был, как видно, человек решительный. Мужик смотрел в упор и ожидал ответа. Что может последовать за этим, директор не знал и потому сказал:
— Сделаем исключение. Исключение[18]. Идите к кассиру.
Заметив наблюдавшего за всем этим Аргези, директор спросил:
— А тебе чего надо во дворе фабрики? Ты не читал, что вход для посторонних запрещен?
— Я пришел в связи с объявлением в газете о месте лаборанта…
— Ну, если так, начнем со шляпы. Когда ведешь разговор о найме на службу, снимай шляпу. Ясно?
Кандидат в лаборанты снял шляпу и пошел за властно шагающим директором.
…Посредине огромного зала стоял длинный стол, какое-то подобие лежащих на боку шкафов. Увидев директора, служащие вскочили, как ученики при входе в класс свирепого учителя.
— Ну, добрый день! — не произнес, а проорал директор. — Этот, — обратился он к старшему служащему, — пришел наниматься лаборантом. Проверьте его. Если соответствует, отправьте его в лабораторию. Пусть займется стекляшками. Что разобьет — заплатит… Жалованье — две леи в день. До сих пор платили полторы леи. Но сделаем исключение, посмотрим, как будешь себя вести. Доволен? — спросил он растерявшегося кандидата.
— Очень доволен.
— Кстати, где ты работал до сих пор?
— Я учился…
— Учился?.. — На директорском лице расцвела презрительная улыбка. — Разве это дело — мне, директору, заниматься устройством школьных сопляков. Впрочем… А вы чего не работаете? — упрекнул он продолжавших стоять служащих. — Садитесь и работайте!
На второй день новый лаборант притащил в фабричное общежитие свой портфель с вещами и коробку с книгами и тетрадями.
Так началось непосредственное знакомство будущего писателя с рабочими и с порядками на одной из первых больших фабрик Румынии.
3
У него была тайная мысль — работать с самого утра до поздней ночи. А ночью, когда все спят, когда тихо и слышны осторожные шаги рабов вселенной по золотой россыпи Млечного Пути, писать, дать волю энергии, бушующей в душе. Но этому не суждено было сбыться. Главный химик завода, австрийский немец из Вены, заставлял юношу работать день и ночь. Лаборанту приходилось перемывать и чистить сотни различных хрупких сосудов и пробирок. А через два месяца ночная работа была узаконена распоряжением господина директора. Административный механизм фабрики нашел возможным уменьшить ему в два раза сумму заработка. К тому же возник чисто «научный» спор между лаборантом в техническими экспертами фабрики. Новичок доказал им, что из-за плохого анализа десятки вагонов сахара уходят вместе с водой на помойку. Взаимоотношения с главным химиком ухудшались, работать стало невыносимо.
Зимним вечером, получив разрешение отлучиться на воскресенье, он поехал в Бухарест. Гала часто печатался на страницах газет социалистической партии, его имя становилось известным в литературных кругах. Но у друга были печальные глаза и плохое настроение. В газете с его рассказом соседствовало сообщение о самороспуске социалистической партии и социалистических клубов. Прекращали свое существование и газеты, претендовавшие совсем недавно на роль выразителей чаяний трудового народа.
— Мы пропали, — сокрушался Гала. — А эти «великодушные» (так любили себя называть руководители социалистической партии) подняли лапы и перешли в буржуазный лагерь…
— В этом лагере они станут такими же буржуа, эксплуататорами, как мой господин директор. — Аргези долго рассказывал Галактиону о порядках на сахарной фабрике, о бесчеловечной эксплуатации, о той скотской жизни, которую ведут рабочие. И заключил: — По сравнению с власть имущими мы пока что нули. Нуль — это круг. А круг катят. Куда покатят нас, господин Гала Галактион?
— Куда? Не знаю. Я второй год штудирую философию. Кант, Ницше, Шопенгауэр… Я начал изучать Сенеку. Его письма к Луцилию. Все его советы и наставления пригодны были, может быть, девятнадцать веков назад. А кто скажет мне, что делать сегодня?
Аргези не находил, что ответить. Он хорошо знал — Гала ищет правду в Библии, перечитывает и цитирует наизусть Евангелие, часто ссылается на жизнь святых отцов и все твердит о великой силе, которая не может быть познана человеком. И Аргези не хотел его обидеть.
Гала открывается другу: он бросает философский факультет, куда поступил после лицея. Там ничему путному не учат. Переходит на теологический.
— Там хотя бы какому-то ремеслу учат, там получают тот хлеб, который необходим живому существу.
— Это очень легкий хлеб, — возразил ему Аргези. — Но ты поступай как хочешь. Я могу тоже обратиться к богу. Но только не за ответом на мои вопросы. Бог не ответит на них. Потому что ответа не знает и он. А лгать не может. Я думаю, что на всем этом свете не лжет один бог… Если он есть. Да, если я и обращусь когда-нибудь к богу, то не за ответами и не за хлебом. Я за иным пойду.
За чем иным, Аргези не сказал. Но выяснилось это очень скоро.
3 февраля 1900 года Гала Галактион напишет в своем дневнике:
«Сегодня вечером снова пришел ко мне Аргези. Дорогой мой друг Тео покидает мир и уходит в монастырь».
За несколько дней до этого они
