Последние бои на Дальнем Востоке - Сергей Владимирович Волков
Никто из нас в эту ночь не спал. Да и негде было. Ходили только по очереди греться все в ту же отведенную для батареи будку, окна и дверь которой давно были выбиты и зияли темными пятнами на фоне снежной ночи. От толпившихся внутри солдат и офицеров было настолько тесно, что приходилось всем стоять. В будке, кроме сложенной вдоль одной из стен плиты, в которой бойко, слегка потрескивая, горели остатки выломленной двери, ничего не было. Шедший от плиты довольно сильный жар быстро растворялся в ледяном воздухе, легко проникавшем снаружи, и мороз давал всем чувствовать, что и здесь хозяин – он.
На плите стоял большой чайник, а на краю ее у стенки, совсем некстати, лежала санитарная сумка. Наш батарейный фельдшер, придя одним из первых, когда плита была еще холодной, положил туда сумку и, чем-то отвлекшись, совершенно про нее забыл. Фамилию его я не помню, да, кажется, никогда ее и не знал. В батарее как офицеры, так и все солдаты звали его Сократ. Кроме прямых своих обязанностей, он исполнял множество других, до орудийного номера включительно. Не замечали сумки и приходившие погреться батарейцы, жадные взоры которых были устремлены только на шумевший чайник, в котором кипятили воду (снег).
Всеми забытая и не привлекавшая ничьего внимания сумка, касаясь одним своим краем до раскаленной железной части плиты, от долгого лежания на ней нагрелась до того, что загорелась и, вспыхнув ярким пламенем, осветила всех присутствующих. Солдат, стоявший около плиты, успел вовремя ее схватить и вышвырнуть наружу. За окном моментально раздался сильный взрыв. Внутри все вздрогнули и, не понимая, что случилось, продолжали стоять в недоумении. Стоявшие близко у дверей выскочили наружу, но за окном ничего подозрительного не нашли. Не нашли и горящей сумки. Ее и след простыл. «Хороши медикаменты у Сократа!» – раздался чей-то громкий возглас. Все разом дружно засмеялись… Нашли и самого виновника, и все сразу разъяснилось: в сумке лежали две ручные гранаты, около которых еще долго после этого в будке вертелся разговор. В душе все были довольны, что так легко отделались, но от своей судьбы ушли не все.
Когда начало рассветать, командир предложил мне пойти в штаб к генералу Сахарову узнать обстановку, и я ушел. Среди солдат Волжской батареи Сахаров пользовался большой популярностью, да и сам он относился к батарейцам не плохо и довольно часто заходил проведать их и побеседовать. Больше разговаривал с солдатами, которые за глаза, почему – не знаю, всегда величали его Сахар-Паша.
Придя в штаб, я застал там Пашу очень расстроенным, нервно шагавшим взад и вперед и нещадно бранившим полковника Аргунова за его медлительность. Видя такую обстановку, я не решился к нему подойти и остался стоять в стороне и ждать. Немного еще погорячившись и, по-видимому, дав себе отчет, что делу этим не поможешь, генерал Сахаров решил действовать сам и отдал распоряжение собираться и выступать.
Пластуны, уфимцы, камцы и Волжская батарея двинулись по времянке, которая шла справа от полотна железной дороги в сторону Ина. Около 8 часов утра прошли мимо Глудкинской батареи, стоявшей на позиции почти на самой дороге. Выдвинувшись дальше вперед, полки начали развертываться и продвигаться в сторону занятой уже красными второй будки, около которой маячил бронепоезд, обстреливавший редким огнем наше расположение. Волжская батарея, пройдя по дороге еще немного вперед, на ней же стала на позицию. Командир батареи, выбрав наблюдательный пункт слева от орудий, на насыпи полотна, сейчас же открыл огонь по красному бронепоезду, который то появлялся, то уходил за поворот и прятался за находившийся там лесок.
Впереди послышалась ружейная и пулеметная стрельба: пластуны и уфимцы наткнулись на противника. Бой разгорался… Одиночные пули стали залетать на батарею, но больше ложились около наблюдательного пункта, на котором находился командир батареи с несколькими разведчиками. Я стоял на насыпи немного впереди их и старался разглядеть, где ложатся наши снаряды. Лесок, за которым прятался красный бронепоезд, сильно мешал наблюдению, и большинства разрывов не было видно совсем. Это сильно затрудняло пристрелку, даже делало ее почти невозможной. Лучшего наблюдательного пункта поблизости не было, да никто его не искал. Все считали, что мы стоим здесь временно и с минуты на минуту должны двинуться вперед.
Красный бронепоезд, нарушая все правила стрельбы по открытым целям, почему-то вел огонь шрапнелью на удар и стрелял одиночными выстрелами. Шрапнели рвались все больше перед нашей Волжской батареей, не причиняя ей никакого вреда. Только стаканы, рикошетируя о промерзлую землю, пролетали с сильным воем через нас и падали около Глудкинской батареи, стоявшей почти что нам в затылок. Глудкинцы их подбирали, складывая в кучу, которая сравнительно быстро росла.
Стрельба впереди все усиливалась. Появились раненые, проходившие мимо нас в тыл на перевязочный пункт. От них мы узнали, что наши продвинуться вперед не смогли и несли большие потери.
Командир батареи продолжал стоять на насыпи и караулить красный бронепоезд, который теперь не выскакивал из-за будки, а держался где-то за поворотом, и его не было видно. Иногда, когда дым из трубы паровоза выдавал его положение, наша и другие батареи открывали по нему огонь. Насколько этот огонь был действительным – судить было трудно, но бронепоезду на месте стоять не давали, и он все время менял свои позиции, двигаясь то взад, то вперед. Положение у него не было особенно веселым. Минувшей ночью разведчики из отряда полковника Аргунова, одетые в белые халаты, незаметно подкрались к железнодорожному полотну и сзади его взорвали мост, отрезав ему путь отступления на станцию Ин.
Стреляла больше
