Дмитрий Янчевецкий - У стен недвижного Китая

– За здоровье нашего дорогого гостя, полковника Маршана, и его спутников! – возглашает генерал Дидерихс.

«Ура!..» – гудит по зале. – «Ура!.. Ура!..» Не успел я оглянуться, смотрю: французы уже летают под потолком. Офицеры – молодежь – прямо-таки приходят в исступление. Имя ли Маршана тут действовало, или то, что это был француз, только я прямо боялся, как бы его совсем не задушили в объятиях. Музыка скрывается. На месте ее появляются казаки, и начинается пение. За ним лезгинка, трепак, присядка и другие танцы.

5 часов вечера. Наш поезд отходит в 6. Пора ехать. Вокзал близко, поэтому вся компания решает провожать нас. И вот, мы трогаемся: впереди два хора музыки… за ними идут Маршан, генерал Дидерихс, начальник гарнизона, генерал Алексеев, Югович, Игнациус, а затем офицеры. Все поют «Марсельезу». Позади толпа народу.

– Aux armes, citoyens, formez vos bataillons![38] – басит возле меня высокий брюнет, капитан, и машет в такт рукой.

Позади слышу отчаянный крик: «Ура, Маршан!» Оглядываюсь: молоденький хорошенький прапорщик, совершенный еще ребенок, стоит, расставив широко ноги, и тянет шампанское прямо из горлышка, после чего весело догоняет нас. Подходим к вагону. Паровоз уже под парами и только ожидает приказания тронуться. Все лезут целоваться с героем Фашоды. «Ура!» гремит без перерыва. «Allons, enfants de la patrie!»[39] – так и стоит в воздухе. Музыканты тоже пьяны, но еще в силах играть. Мы входим в вагон. Поезд двигается. Вдруг происходит какая-то суматоха. В вагон врываются человек 50 офицеров. У каждого под мышкой по две бутылки шампанского.

«Боже! Что это будет! – мелькает у меня в голове. – Бедного Маршана насмерть закачают».

Начинается Вавилонское столпотворение. Часть офицеров бросается на паровоз, стаскивает с него машиниста, кочегаров и останавливает поезд. Другая посылает еще за шампанским. Кругом стоит какой-то гул.

– Vive la France! Vive la Russie![40]

– Ура, colonel[41] Маршан! Aux armes, citoyens, formez vos bataillons![42]

Смотрю, мой Маршан уже вышел из вагона, взобрался на какую-то бочку и с обнаженным палашом в руке держит речь на французском диалекте толпе офицеров и народу.

– Ура! Ура! Ура! – яростно кричит толпа, и бедный оратор моментально подхвачен и, как мячик, летит кверху.

Как он остался жив в этот день, просто удивительно. Памятен будет ему Харбин, в этом я уверен. Уже ночью тронулись мы к «Пограничной» по пути к Хабаровску.

Приезжаем в Хабаровск. На вокзале ни души. После тех встреч, к которым Маршан уже привык, такое положение показалось нам неловким. После я узнал, что до Хабаровска вести о приезде Маршана не дошли. Останавливаемся в офицерском собрании. Я немедленно же надеваю мундир и спешу явиться Гродекову. Рассказываю, как я съездил в Пекин, что видел, что записал и т. д.

– Я вам гостя привез! – говорю.

– Кто такой? – спрашивает генерал.

– Полковник Маршан. Его адмирал Алексеев, а также и в Харбине так чествовали, что просто удивительно. Обед за обедом, тосты за тостами, без конца.

– Да что он сделал такого? чем он известен? – допытывается Гродеков.

– Да помилуйте, ваше высокопревосходительство, неужели вы не читали о герое Фашоды? Он прошел всю Африку с отрядом и столкнулся с англичанами.

– Ну, помню, помню. Хорошо. Пускай ко мне явится завтра утром. Просите его.

– Георгий Иванович! – кричит командующий войсками дежурному чиновнику Мурышеву, направляясь в приемную. – Нельзя ли попросить ко мне бригадного командира. Ну-с? так вот что! – говорит Гродеков с серьезным деловым видом. – Завтра Маршан явится ко мне, затем сделает визиты, а потом надо ему показать женскую гимназию, Кадетский корпус, городское училище.

– Он желал на собаках прокатиться по Амуру, – добавляю я.

– Ну, так что же, и это можно. Георгий Иванович, прикажите, чтобы гольды с санями дожидались завтра на базаре. Ну, а в 6 часов – ко мне обедать. Затем бригада обед даст в офицерском собрании, с музыкой. Всё будет хорошо, вот увидите.

И мой добрейший Николай Иванович, очень довольный, разгуливает со мною по обширному залу.

В Хабаровске мы пробыли три дня, и каждый день Маршана с Соважем, под звуки «Марсельезы» и «Боже, Царя храни», качали и качали.

В последний день нашего пребывания здесь идем на базар. Смотрю, – на берегу Амура стоит ряд длинных саней инородцев-гольдов. Несколько свор собак сидят возле, в запряжке. Они высунули свои красные языки, часто дышат и своими умными глазами зорко поглядывают по сторонам. Маршан садится в одни сани, Соваж в другие. Гольды в широких меховых шапках примащиваются рядом; кожаная одежда их расшита разноцветными ремешками и сукном. Собаки выравниваются, и легкие саночки быстро скользят по поверхности реки. Мороз сильный. Спутники мои одеты легко.

Вереница собак, как черные точки, мелькают вдали и, наконец, скрываются с глаз.

Мне на берегу в теплом пальто холодно. Каково же, думаю, им там, в легкой одежде, на открытом ветру. И я опасаюсь, как бы наши гости не поморозили ноги. Но, к счастью, все обошлось благополучно.

Утро. Откланиваемся Гродекову и едем во Владивосток. Здесь мы пробыли один день, переночевали и затем без всяких оваций уезжаем в Никольск-Уссурийск, где нас ожидал генерал Линевич, командир корпуса, покоритель Пекина.

Трудно передать пером, до чего дошло здесь чествование Маршана. Всё офицерство, человек полтораста, с Линевичем во главе, делает ему обед. Еще задолго до середины обеда пробки летят в потолок, раздаются звуки «Марсельезы» и вся эта масса народу хором поет знакомые слова: «Allons, enfants…»[43] и т. д.

Я заранее сделал распоряжение относительно вагона на ст. Пограничной, так как вагоны Уссурийской дороги не передавались на Маньчжурскую.

Мы должны были непременно выехать из Никольска в 4 часа. Поэтому обед был назначен в час. Подают мороженое. Линевич возглашает тост за тостом. Он весел необыкновенно. Офицеры сошли со своих мест и столпились против генерала и Маршана. Вот подходит бравый капитан, усатый, красивый, обращается к Маршану и поет:

«Чарочка моя серебряная» и т. д.[44]

Затем чокается с ним, разом опрокидывает чарку в рот и кричит:

– Vive le colonel Marchand![45] Ура!..

В зале стон стоит от криков. Каждый офицер считает своею обязанностью выпить с дорогим гостем бокал вина. Время уходит. Пора ехать, до вокзала верст 5 будет.

– Ваше превосходительство, пора, а то опоздаем! – осторожно говорю генералу.

– Будем, будем, в свое время! – симпатичным, ровным голосом отвечает он и затем опять придумывает какой-то новый тост.

Опять гремит «ура». Наконец, все подымаемся, садимся в экипажи и направляемся на вокзал. Поезд уже давно ожидал нас. Публика стеной столпилась на платформе и жаждала взглянуть на друзей-французов. Но не вдруг-то мы отсюда уезжаем. Снова появляется чарочка, снова слышится знакомая песенка: «Чарочка моя, серебряная, и кому чару пить» и т. д.» Начальнику станции уже невмоготу становится ждать дольше. Он умоляет меня доложить генералу, что поезд нельзя дольше задерживать. Я докладываю.