Александр Шульгин - Фенэтиламины, которые я знал и любил. Часть 1
Впервые я по-настоящему испугалась.
Я пошла по коридору в ванную. Мой мозг бешено работал.
Что это такое? Я думала, что вчера вечером я вернулась в нормальное состояние; я была в этом уверена. Как это так - у Шуры не было никакой активности при тридцати миллиграммах, а у меня не только эффект дошел до плюс двух и даже чуть больше, но еще и продолжается на следующий день? Возможно ли, что в моей психике что-то открылось и не закрылось обратно?
Я села на унитаз и уставилась в пол. Я пыталась понять, в чем дело.
Я не хочу находиться в таком состоянии. А что если я в нем заперта? Я чувствую присутствие какого-то интеллекта; он похож на холодный, наблюдающий Разум. Он повсюду и за всем следит. Он видит меня. Что он чувствует по отношению ко мне? Исследует. Никаких эмоций. Я не могу уловить никаких чувств. Только сознание. Я не хочу быть рядом с ним. Я хочу возвратиться к своему старому «я» и в свой знакомый мирок.
Сегодняшнее мое состояние имело одно явное отличие от вчерашнего - сегодня утром я могла переживать эмоции. В основном, это было отчаяние. А еще - злость.
Натянув джинсы и свитер, я пошла на кухню и приготовила кофе и омлет. Потом села за стол с Шурой и стала ковыряться в тарелке, совершенно не чувствуя аппетита. Я подождала, пока он закончит читать свою Chronical, и сказала ему: «Я все еще там, милый».
- Что ты имеешь в виду? - нахмурился Шура. - Ты еще что-то чувствуешь от вчерашнего эксперимента?
- Я знаю, что ночью я вернулась в обычное состояние. Были какие-то остаточные явления, потому что я дрожала, пока засыпала, но, определенно, тогда все закончилось. А сегодня утром я встала и поняла, что я опять там. На самом деле я сейчас на уровне где-то плюс два.
Шура внимательно осмотрел меня, потом потянулся ко мне и взял мое лицо в руки.
- Не знаю, что и сказать на это, моя прелесть. Это просто бессмысленно».
- Сама знаю.
- Я могу что-нибудь для тебя сделать?
- Ничего, милый. Тебе не нужно оставаться дома или делать что-нибудь еще. Я сама справлюсь, поверь. Если я почувствую себя совсем странно или потеряю контроль, или действительно встревожусь, то обязательно позвоню тебе на работу и скажу, что со мной, обещаю.
На самом-то деле я уже чувствую себя очень странно и, без сомнения, не могу контролировать ситуацию хоть насколько-то. А слово «встревожиться» вообще здесь не подходит, все гораздо хуже. Но я должна поработать над этим сама.
Шура вышел из-за стола и начал собирать необходимые бумаги с книжной полки.
- Ты уверена в том, что мне не нужно побыть с тобой? Я могу позвонить...
- Да, уверена. Я рассказала тебе об этом лишь потому, что ты должен знать о продолжении наркотического воздействия. Я не представляю себе, как это могло случиться, но что еще это может быть?
- Не глупи! Конечно же, ты должна была сказать мне об этом! Никогда не скрывай от меня что-нибудь подобное, дорогая! Если бы я оказался на твоем месте, а ты на моем, неужели ты бы не ожидала, что я тебе обо всем расскажу?
- Ожидала бы.
Пока Шура одевался (два раза в неделю он работал с Дэвидом в исследовательской лаборатории в Сан-Франциско), я стояла на кухне и смотрела на него. Его голубые глаза омрачились тревогой. «А что если это состояние станет постоянным, милый? Знаю, что это неправдоподобно звучит, но все-таки?» - спросила я у Шуры.
Он посмотрел мне прямо в глаза, глубоко вдохнул и ответил: «Ну, если это произойдет на самом деле, мы выясним, как тебе можно будет приспособиться к жизни на уровне плюс два. У тебя не будет другого выбора, кроме как привыкнуть к этому состоянию. И ты знаешь, что адаптируешься, как адаптировался бы я, случись такое со мной».
Я выдавила из себя слабую улыбку: «Да, думаю, именно это мне и пришлось бы делать в такой ситуации».
Это был вопрос напуганного до смерти ребенка. Он ответил мне, как взрослому человеку, благослови его Господь за это.
- Элис, я не думаю, что это случится, - сказал Шура, ставя на пол свой старомодный портфель и крепко обнимая меня.
Господи Иисусе, мне нельзя сейчас плакать! Мне нужно подождать, пока он не выйдет за дверь. Он ничего не может сделать, а мои слезы лишь заставят его волноваться.
Я сжала его в объятиях и сказала самым спокойным и обыденным голосом, который смогла выдавить из себя: «Я знаю, что этого не произойдет, любимый. Это дичь какая-то. Ты знаешь, что я могу позаботиться о себе. Если бы у меня были хотя бы какие-нибудь сомнения, я бы не отпустила тебя на работу. Тебе бы следовало уже знать, что я не склонна к мученичеству».
Мне показалось, что мой голос звучал вполне убедительно. Шура поцеловал меня, сказал, что позвонит днем, и повернулся к двери. На пороге он заколебался и пробормотал: «Я ничего не понимаю. Это полная бессмыслица - или я это уже говорил?»
- Я пришла к такому же заключению, - сказала я. - Это невозможно объяснить. Но именно этим я и собираюсь заняться.
Я поцеловала его на прощанье и посмотрела, как он уезжает на своей пыльной маленькой зеленой машине.
Возвратившись на кухню, я припомнила случай, о котором Шура когда-то давно рассказал мне. Как-то раз, проснувшись утром, он обнаружил, что состояние его сознания полностью изменилось (при этом в течение нескольких дней до этого события он не экспериментировал с наркотиками). Он пытался найти способ вернуть себя в обычное состояние, даже ел апельсины, чтобы повысить уровень сахара, но все было бесполезно. Я вспомнила, как он сказал мне, что ближе к полудню это странное состояние стало проходить, а на следующий день с ним вообще все было в порядке. Ему так и не удалось понять, что это было и каковы причины, вызвавшие это состояние, сказал Шура, и, возможно, он никогда не сумеет выяснить это.
Возможно, со мной случилось нечто подобное, подумала я, и, может быть, это пройдет к тому моменту, как Шура вернется домой.
Я начала мыть тарелки, которые лежали в раковине, наблюдая, как регулирую температуру воды, чищу вилки, споласкиваю посуду, словно я была кинокамерой, снимавшей фильм под названием «Один день из жизни...». Войдя в спальню, я стала смотреть, как поправляю сбившуюся простыню на постели, отметив про себя энергичность, с которой я совершала привычные повседневные действия. Я пыталась вспомнить психологический термин, которым обозначается подобное разъединение. Единственное, что пришло мне на ум, было слово «раскардаш». Оно, без сомнения, было подходящим, но я искала какое-нибудь другое. (Гораздо позже я вспомнила то слово, которое хотела; разумеется, это было слово «диссоциация», означающее расщепление личности.)
Все это время я поддерживала стену, которую возвела между собой и Вещью. В качестве временного названия я решила присвоить ей имя Белый Разум - белый, как туман. И лед. Я знала, что рано или поздно мне придется с ним столкнуться, но сейчас я достаточно контролировала ситуацию, чтобы решать, когда это случится. А случится это лишь после того, как я сделаю всю работу по дому.
