Реквием по Марии - Вера Львовна Малева
— Господи! — в ужасе шепчет она. — Господи боже! Здесь был Цвингер. Сейчас камня на камне не осталось.
— Вы что-то сказали?
— Ничего. Просто так. Что-то вспомнила.
Машина мчится дальше. Мосты, прекрасные мосты через Эльбу всюду обвалились в воду. Не видно больше изящных очертаний церкви Фрауэнкирхе. На каком-то из перекрестков Мария снова вздрагивает. Взволнованно просит шофера остановить машину и торопливо сходит, почти падает из высокой кабины.
— В чем дело? — обеспокоенно говорит Анатолий и прыгает следом.
Они стоят перед разрушенной стеной, такой же, как и все вокруг. Это развалины когда-то большого, монументального здания. Мария смотрит, огорченно качая головой. Да. Покой и тишина, охватившие ее душу еще в то время, когда она была в библиотеке замка, ощущение, что все уже позади, кануло в неизвестность, словно дурной сон, было всего лишь иллюзией. Война сказывается на каждом шагу и долго еще будет преследовать своими ужасами человечество.
— Здесь был Дрезденский оперный театр, — говорит она слегка дрожащим голосом. — Здесь я первый раз в жизни вышла на сцену.
Она резко поворачивается и направляется к машине. На глаза выступили слезы — не хочется, чтоб их видел Анатолий. Чтоб не принял как укор.
Он молча постоял еще несколько мгновений словно перед гробом с земными останками человека, которого не знал лично, но о котором так много слышал. И это услышанное заставляет тебя сосредоточиться перед его прахом. Затем снова взобрался в кузов машины и постучал кулаком по крыше кабины.
— Поехали!
Руины Дрездена остались далеко позади, когда Мария спросила:
— Зачем нужно было это делать? Неужели так необходимо было разрушать все эти здания?
— Что? — не сразу понял шофер, на мгновение оторвав глаза от дороги.
— Я спросила, зачем нужно было разрушать Цвингер, театр, замок, мосты? Хотя нет, мосты — это понятно…
— Но ведь не мы же их разрушили! — сердито отозвался шофер. — Моя часть проходила как раз здесь, немного, может, правее.
— Тогда кто же все это разрушил? — Мария ничего не могла понять. — Фашисты, что ли?
— У них других забот хватало, чтоб еще и этим заниматься. Хотя, наверно, разрушили бы, если б оставалось время. Подобную пакость совершила авиация союзников. Которая в любом случае не облегчила нам продвижения вперед.
— Но почему? Почему?
— Что вам сказать, госпожа, товарищ? Подумайте лучше сами. Образования, чтоб понять, наверное, хватает…
Шофер был еще нестарым человеком с суровым обветренным лицом, с жилистыми руками рабочего человека, почему-то очень темными, словно он всю жизнь добывал ими уголь. Как видно, всю войну провел за баранкой машины. И многое повидал. Мария не знала его, увидела впервые всего несколько часов назад, когда села рядом с ним в кабину. Зато старший лейтенант Анатолий, ехавший сейчас в кузове вместе с Фредой и детьми, был старым ее приятелем. Если можно назвать старым приятелем человека, с которым и виделась всего несколько дней… Однако за эти дни они столько концертов дали вместе! Предварительно, правда, попытавшись в меру сил настроить пианино, на котором он так скверно играл в первые минуты их знакомства.
Узнав, что Мария пробирается в Вену, он тут же предложил свои услуги. Однако удобный случай подвернулся только через несколько дней.
— Мария Николаевна! А Братислава вас не устроит? — ввалился он как-то утром и даже стал нетерпеливо перебирать ногами. — Я еду как раз туда!
— Господи, почему же нет? Вена совсем рядом. Но… — Мария встревожилась, увидев его волнение.
— Через десять минут должны быть готовы! Прошу вас. Не имею права задерживаться.
Прощание со стариками было кратким и беспорядочным. Фреда на ходу, спускаясь по лестнице, одевала Алекса. Катюша обулась уже в машине.
И вот они уже за пределами Германии. Эта страна осталась наконец позади. Можно было лишь порадоваться. Но чему, интересно, радоваться? Может, Вена лежит в таких же руинах, как и Дрезден? Но нет, не может быть. Не должно быть. Ах, сейчас все может быть! Только счастья уже никогда не будет. И нужно привыкать к этой мысли. Менее болезненными будут разочарования.
Однако Братислава встретила их спокойными ранними сумерками, с обычным оживлением на центральных улицах, с огнями фонарей, словно по команде загоревшихся как раз в те минуты, когда они въезжали в город. И еще: над городом царила спокойная, веселая уверенность — ведь жители не чувствовали за собой никакой вины, не то что берлинцы. Тут и там стихийно возникали митинги и демонстрации, смысла которых Мария не понимала. Братислава всегда напоминала Вену своей жизнерадостностью и экспансивностью. И то, что город не потерял столь милых сердцу качеств, вновь окрылило ее. Возродило надежды, что такою же осталась и Вена.
— Счастливо оставаться, Мария Николаевна! Приезжайте когда-нибудь и к нам, в Москву. Вот увидите — не пожалеете.
— Счастливого пути, Анатолий. Это было бы одним из величайших чудес в моей жизни.
— Будем надеяться, оно произойдет.
— Будем, Анатолий.
За освобождение Вены велись упорные бои. Окружающие город холмы помогали фашистам занять удобные позиции. Были раны на лице города, не зажили они и в сердцах людей.
Появление Марии вызвало луч нескрываемой радости на бледном и очень постаревшем лице фрау Ингеборг. Но уже в следующее мгновение взгляд ее погас, и глаза снова подернулись печалью. Она упала Марии на грудь и стала повторять сквозь слезы:
— Ах, фрау Мария, meine Liebling Frau Maria![62]
Мария и сама расплакалась на плече прежней
