Борис Соколов - На берегах Невы

Нина и Радомский виделись почти каждый день. После концерта, который принёс славу Нине, Радомский не жалел усилий быть с ней и ухаживать за ней. Нина любила стихи, она была заворожена, когда смотрела в его серые, но полные жизни глаза. На неё произвела впечатление его сверх аккуратность. У него были женские руки с мягкими, нежными и тонкими пальцами. Он воодушевил её к жизни. С ним она смеялась, забывая обо всём на свете. Благодарная ему за это, она разрешала ему при прощании дотрагиваться своими губами до её лба: «Разве ты не видишь, что мы влюблены, ты и я», — говорил он. Она только смеялась и трясла головой.

Однажды поздно вечером, даже позднее обычного, Радомский провожал её после спектакля в Екатерининском театре. Они шли вдоль Невы. Вдруг она остановилась и предложила сесть на каменную скамейку у самой воды. Наверно, она не понимала, что это та самая скамейка, на которой она сидела с Орловым несколько недель назад. Нева казалась неподвижной, и жизнь казалась мечтой. Радомский взял и поцеловал Нину, и даже не один раз. Они не заметили рассерженного человека без головного убора, чья тень падала совсем рядом с ними. Он почти уже подошёл к ним, затем повернулся и медленно пошёл прочь, растворяясь в тумане. Внезапно Нине стало не по себе, она встала, и посмотрела вокруг: «ОН был здесь!» — она почти плакала. Радомский пытался успокоить её, говоря, что никого нет.

На следующий день, когда я зачем-то забегал к Гуерманам, я нашёл Нину в состоянии возбуждения. Она рассказала мне об вчерашнем. Она была уверена, что это был Орлов. «У меня такое чувство, что должно случится что-то ужасное».

Три дня спустя за завтраком отец Нины передал ей газету: «Прочти, Нина, любопытная история».

На первой страницы газеты «Новое Время» большими буквами заголовок «Фанатик вырвал свой глаз!». Газета сообщала, что на страстную пятницу хорошо одетый человек пришёл в Васильевский частный госпиталь, спросил главного врача и сообщил, что хотел бы зарезервировать палату для своего больного друга. Он заплатил за три дня вперёд. При нём была только небольшая элегантная сумка. Ему показали палату, и затем к нему подошёл главный врач доктор Гроздов. И он объяснил доктору, что тяжело больной это он сам: «Я очень устал и хотел бы отложить обследование до завтра». Припоминая разговор с этим человеком, который назвался Ярославом Орловым, студентом философии, главный врач сказал, что тот был абсолютно спокоен, немного истощён, а так, абсолютно нормальной внешности. Несколько часов позднее были услышаны сдавленные стоны. Сестра позвала дежурного врача, и они направились к Орлову. Дверь была заперта и они не сразу её открыли. Они увидели Орлова на кровати без сознания, и кровь была там, где был его левый глаз, этот глаз он сжимал в правой руке. Рядом с ним на тумбочке лежал лист бумаги на нём большими, чётким буквами было написано:

«Если твой глаз причинил тебе боль — вырви его.

Господь Бог, прости мне, грешнику.

Мои братья и сёстры во Христе, всегда смотрите за светом.

Различайте между истиной и злом.

Я, раб божий, выбрал тяжкий путь к истине».

Письмо было не подписано. Из документов в сумке следовало, что пострадавший в действительности является князем Ярославом Орловым, дворянином и бывшим капитаном гусарской гвардии, принимавшим участие в ожесточённых боях в Пруссии в первые месяцы войны.

Выяснилось, что он был одним из немногих уцелевших тогда. Он оставался в армии ещё полгода и награждён двумя Георгиевскими крестами за храбрость. Только после было замечено, что с ним что-то произошло. Он был демобилизован с почестями, но домой не явился. Его отец был военным губернатором Ташкентской губернии.

Газета сообщала, что князь Орлов всё ещё без сознания. Предпринимались все усилия, чтобы спасти его жизнь.

«Я помню его, — заметил Нинин отец. — Он учился у меня истории, блестящий мальчик. Да… битва под Кенигсбергом была кровавой баней для его полка. Он был всего одним из пяти чудом уцелевших офицеров».

Нина колебалась, когда стояла перед больничными дверьми. Наконец, она поднялась по лестнице, и неприятная мысль закралась ей в голову: «Почему я здесь?». Она спросила сестру, где лежит Орлов, и та проводила её к двери в палату. Нина постучалась, ответа не было. «Мадам, он без сознания, он не может Вас слышать». Видя, что Нина не решается, она открыла дверь и глупо произнесла: «Он улыбается!». Нина уставилась на лицо Орлова и отпрянула: он улыбался болезненной гримасой человека, лежащего без сознания. Нине захотелось на воздух. Онемевшая и раздавленная бедой, она поспешила домой и закрывшись, горько плакала. Этим вечером она получила письмо. Почерк был ровным, чётким и ясным, поправок не было, и каждая буква была, как выгравирована:

«Моя дорогая сестра в господе. Одно тело и одна душа.

Немногие могут понимать реальный смысл этих глубоких слов.

Божественный мир великой, великой энтелехии могут понять только те, которые ищут истину.

Желание плоти отвратительно и греховно и отделяет нас от Царства Господня.

Ты увела меня от прямого пути.

Ты разбудила во мне плотские чувства, любовь, ревность и желание обладать.

Но божеский мир сильный. Он дал мне силы восстановить гармонию и целостность моей души, которая снова счастлива воссоединиться с божественной энтелехией.

Князь Ярослав Орлов.

Моей единственной вечно возлюбленной — не забудь меня».

Этим же вечером я был в доме у Гуерманов. Генерал был дома и, очевидно, был рад меня видеть: «Иди к ней в комнату. Она отказывается говорить с нами. Отказывается даже есть». Я поднялся на второй этаж и постучал к ней.

Она была истощена и полной прострации. Её глаза были красные от слёз и волосы, обычно причёсанные, были растрёпаны. Она дала мне читать письмо Орлова.

— Хорошо, Нина, — спросил я её, — Ты чувствуешь свою вину в этой трагедии?

— Вину? Почему я должна быть виноватой? Конечно нет.

— Почему же ты плачешь? Ты была влюблена в него?

— Нет… я не знаю.

— Так….

— Я не знаю, — она повторила. — Я чувствую его присутствие. Он в моей комнате. Он следует за мной везде.

— Он был, определённо, влюблён в тебя.

— Конечно, он был, и самое ужасное… я чувствую свою обязанность последовать за ним.

— Что за нонсенс!

— Нет, я серьёзно. Он — святой. Я должна пожертвовать собой, чтобы найти мир для своей души.

— Но Нина, он был сумасшедшим!