Артур Черный - Мир Всем Вам.

Я понял, что уже не могу без войны. Придя ко мне однажды, она так легко завладела моей душой и отняла у меня сердце. Ну, разве можно было не вернуться сюда? К этим рейдам и зачисткам, к этим аулам в высоких горах. К тому дикому напряжению сил и нервов, которое они рождали. К этой ненависти и страху, усталости и равнодушию, к опасности и риску.

К риску! Я, никогда не болевший азартом, вдруг открыл для себя самое большое его безумие: если уж чем-то рисковать, то только собственной жизнью. Это ведь самая азартная игра! Это ведь самая дорогая ставка! Люди, вы убоги, те, кто играет на деньги, на интерес, для славы. Вы мелочны и не знаете настоящей игры.

Чечня… Страна боевого солдатского братства. Страна риска, мужества, честности, жертвенности собой. Нужно было быть бесчувственным негодяем, чтобы это забыть.

Иногда мне казалось, что все могло быть иначе, если бы кто-нибудь, очень близкий мне человек, объяснил, что все лечит время, что не нужно убегать на войну, что все еще образуется в моей жизни, снова встанет на прежнее место. Что нужно просто жить дальше. Я ведь думал только одно: «А как жить, если я не умею этого делать? Если слишком поздно учится этому ремеслу?» Я просто испугался тишины. Я давно научился не верить в ее обман. И меня никто не остановил, не отговорил, не дернул вовремя за руку. Никого не было рядом, чтобы предотвратить сумасшедший этот поступок. Оставшись наедине с самим собой, не требовалось большого времени на раздумье. Почему-то при мысли о том, что я могу выбирать между миром и войной, приходило чувство самостоятельности и уверенности в себе. И даже сейчас трудно сказать было ли это обманчивое чувство.

Я сам загнал себя в этот угол. Я сам был виноват во всех своих несчастьях и разочарованиях. Но не мог этого признать даже перед самим собой. И, как оправдание, выдумал сам и пустил в уши другим старую сказку о несчастливой любви.

Но была ли она ложью, старая моя сказка? Но разве я кого-нибудь ей обманул? Все-таки нет. Он ведь действительно был, мой давний поход на Кавказ. Она ведь не приснилась, она была жива, светлая моя любовь. Все случилось не в сказке, не во сне, а в жизни. И явь была прекрасней сновиденья.

Ведь это правда: когда я вернулся со своего похода, меня уже никто не ждал. Может, это и была одна из главных причин, толкнувших обратно.

И вот теперь я хотел только одного: полюбить. Полюбить так, как еще никто никогда не любил. Я опоздал с этим дома и чувства, для которых не было расстояний, нагнали меня здесь. И я доверился им, слепым своим чувствам. Я выбрал себе Богиню, которая, может, совсем не подходила на эту роль. Но это было уже не важно. Главное, теперь я был не один.

У меня перестала болеть душа, я перестал завидовать другим, кто хоть раз в месяц получал письма. Я верил, что оно тоже придет, долгожданное мое письмо.

Я стал срываться на каждый выезд. Я полностью выматывался на многосуточных рейдах, но рвался к ним вновь. Меня словно одолела какая-то идея исколесить всю Чечню. Истоптать ее горы, излазит ее ущелья. И это нужно было сделать срочно, сейчас. Пока не стало слишком поздно, пока не прекратилась война. Потому что завтрашний день запросто может привести сюда мир. И если такое случиться, мне не отыщется места на этой земле.

Центоррой, Чаганки, Белготой, Дарго — дремучие горные аулы, закрывшиеся черной щетиной лесов. Они открыли счет второму моему походу. Если прежде я катался по пустынным равнинам и ползал по голому камню у облаков, то теперь попал в непроходимые чеченские дебри.

Мы жили в лесу в палатках, землянках, времянках. Вокруг убогих наших жилищ всегда росли яблони, груши, буки, дубы. Они начинались сразу за порогом и не заканчивались до самого горизонта, до самых вершин сопредельного Дагестана. Чтобы начать любую зачистку, засаду, поиск или рейд, нужно было просто сделать шаг в этот лес, просто откинуть полог своей палатки. Днем мы плутали по оврагам, кочевали по вершинам, срывались в ручьи и горные реки, стирали ноги и выбивались из сил. Днем мы торопились закончить свой путь. Но в какой бы час не садилось солнце, мы никогда не успевали, нас вечно настигала ночь…Они были такими тяжелыми, долгими и непроглядными эти ночи. Где-то недосягаемо высоко тек Млечный Путь, падали с неба синие звезды, полз над землей белоснежный месяц. А мы едва шли через черный лес, едва видели друг друга и сбивались с пути. За каждым камнем и кустом нам чудился враг, каждое дерево прятало за собой засаду или ловушку, каждый шорох мог принадлежать только человеку. Мы спали на снегу, в гнилых колодах, на голой земле, а вокруг нас собирали желуди и ворочали сучьями дикие кабаны, выли шакалы, да неслышно ползали натасканные в партизанщине «духи». Утром мы видели следы людей, и каждый первый не мог побороть в себе страха, а каждый второй сжимал зубы и занимался яростью.

Зачем я ходил туда, зачем набивал мозоли, мерз, голодал, рисковал быть убитым? Откуда оно взялось, это желание, везде успеть?

Меня гнал туда страх. Он сидел где-то в подсознании и не переставал подавлять разум. Теперь я боялся остаться наедине со своим разумом, который все время задавал один и тот же вопрос: «Что будет потом, когда всё это кончится?» Эти мысли не приходили во время операций, там было не до них, они появлялись только в лагере, только в расположении батальона. И я бежал от этих дум в самую чащу дремучей Чечни! В самые жуткие и непроглядные ее места! Уж лучше бой, кровь, смерть, чем это одиночество, чем этот страх перед неизвестностью. Но проклятый голос разума преследовал меня и там: «Что будет потом, когда всё это кончиться?» «Ничего! — заходилась криком моя душа, — Ничего такого, кроме того, что я потеряю смысл жить».

И тогда я нашел единственный выход: только начав шестимесячный срок своей службы, я решил продлить его на год.

Меня ждали дома, а я всё не мог наваляться в засадах, в секретах, в окопах. Я совсем забыл, как, бросив всё, однажды бежал отсюда домой.

…А еще сюда, в несчастливую эту страну, приходил светлый и добрый праздник — Новый Год. И даже мы, давно не знавшие причин радоваться, вдруг вспомнили и заново пережили трогательные минуты своего детства, наивные его загадки и радужные его мечты. Но совсем по-другому, совсем по-взрослому звучала теперь новогодняя наша мечта. Она прорывалась наружу уже за несколько дней до праздника: «Пусть Басаев с Хаттабом сдохнут в новом году!»

Новый Год. Это было такой важной проблемой в России, но совсем не было проблемой здесь. К нему не надо было готовиться, собирать подарки, писать поздравления, слать кому-то открытки. Он приходил и всё. Обычный год, какие бывали и раньше. Разве что, для кого-то последний.