Артур Черный - Мир Всем Вам.

— Все в крови были… — снова повторяет он. — Да ничего, отстирал я…

Мы разошлись спать, а утром, поднявшись раньше других, я уже не обнаружил на нарах вчерашнего нашего гостя. Позже, когда проснулись остальные, кто-то мельком вспомнил про случайный его визит:

— Кто это был-то хоть?

Ему безучастно ответили:

— Да, тоже, неудачник какой-нибудь…

Имени его я так и не вспомнил. А забракованную им книгу роздал ребятам. Она ведь, действительно, была дурна. Да и не до чтения было нам. Нужно было растапливать печь и хоть с чем-то ходить по нужде.

…Много времени прошло с той поры и много жестокости пришлось увидеть мне на войне. Были пожары, разрушения, убийства. Валялись на земле, обезображенные ножами, сожженные заживо русские трупы. Освобождали мы своих пленных с отрезанными носами и вырезанным пахом. Болтались на шеях наших солдат высушенные ожерелья из чеченских ушей. Совсем маленьких, как сувенирные медальоны. И все же ничто не запомнилось мне так, как те, снятые с обезглавленного бандитского командира погоны; теплые, давно отмытые от пролитой крови.

Но это не было верхом жестокости. Это вообще не считалось жестокостью.

Он не был палачом, безымянный мой гость из несчастливой чеченской сказки. Тамбовский волк, заступивший бандиту дорогу в рай.

…А еще в это утро приехал мой брат. Он привез с собой такие же гадкие консервы, которыми был набит и мой вещмешок, привез те же пустые карманы, что были пошиты и на мой камуфляж. Но, кроме всего этого, с ним приехала какая-то прочная, нерушимая надежда. Надежда на обязательное счастье, которое уже вот-вот постучится в двери.

Это счастье лежало за пределами человеческого сознания. Но мы и не были людьми.

Все, что входило в слово «счастье», — это была дорога из Ханкалы. Дорога не домой, не к миру, а в самое пекло войны. Туда, где от завтрашнего дня можно было ожидать только одного: жизни или смерти. Туда, где нам будет легче, проще, надежнее, чем здесь.

Она нашлась, эта дорога. Брат вытащил меня из отхожей ямы Ханкалы. Мы еще сидели в ее палатках, еще наблюдали недолгий ее день, но уже знали, что, ни сегодня, завтра, навсегда улетим отсюда. Мы уже были зачислены в списки 74-й Юргинской бригады. Той самой сибирской бригады, увенчанной славой обоих чеченских походов, уже принявшей от врагов грозное свое имя — «Бешеные псы».

…Все эти дни стояли туманы, и за нами никак не прилетал вертолет. Но куда-то ушло мое отчаяние. Его сменило равнодушное спокойствие и какая-то беспечность. Беспечность жизни перед неотвратимостью смерти. Я ведь знал, куда вернулся. И наивно было полагать, что именно мне придется остаться в живых. Над всем властвует случай, и к чему о чем-то переживать?

Бешеные псы 74-й бригады… Русские наши ребята… Думаете, никто не погиб?

Вон они, еще ходят с нами за водой, еще утаптывают у порога снег, еще голосят пьяные песни, делятся с нами хлебом и теплом, бескорыстные наши товарищи. Те, кому остается жить лишь несколько недель. Эти будущие мертвецы, чьи звезды уже освобождают небосвод.

Чечня! Это был такой звездопад человеческих жизней! Они все летели и летели, сорвавшиеся с орбит, отгоревшие наши светила. И не было в мире такой ночи, когда бы небо не засыпало ими землю… Оно так обеднело, так необратимо переменилось, звездное небо нашего детства.

Два молодых снайпера из соседней палатки, всегда державшиеся вместе. Они не успели в нашу бригаду, и ушли в комендатуру Грозного. «Повезло! — говорили про них. — В городе проще, больше жизни». Через десять дней обоих застрелил в ночной дуэли чеченский снайпер.

…Вон они, еще ходят с нами за водой, еще утаптывают у порога снег, еще голосят пьяные песни, делятся с нами хлебом и теплом, бескорыстные наши товарищи. Они еще не слышат, как зовут их мертвые, они еще не видят, как те поднимаются им навстречу.

Ребята, товарищи, земляки, братья… Они умирают заново, стоит лишь вспомнить их имена.

Туманы никогда не приходили с пустыми руками в наш городок. Они всегда несли с собой снег или дождь, всегда воровали солнце. Они легко пролезали сквозь колючую проволоку, легко пересекали минные поля. И за нами никак не приходил «борт».

Помнишь, брат, долгие вечера Ханкалы? Мы сидим с тобой на затасканных матрасах, едва очистив свои сапоги. За пологом нашей палатки ревут канонады, и берет начало безбрежный океан жидкой чеченской грязи. Видимый в солнечный день, растет на горизонте зловещий Город — холодное царство мертвых, в котором еще теплится жизнь. Мы лениво ковыряем из банок походный свой ужин. А она не лезет в рот, поганая эта каша! И вот, через силу заставляя себя жевать, мы горько отшучиваемся старой фразой из детской сказки: «Ложечку за маму, ложечку за папу, ложечку за Олю, ложечку за Люду…» У тебя на ногах различные, когда-то бывшие одного размера сапоги. Это я, прозевав минуту, спалил их на костре еще там, в золотистых даурских степях, на ледяном аэродроме Чиндана. А еще рядом с тобой сидит самый настоящий усатый кот, что не бежит от рук, но воротит морду от еды людей. Откуда ты взял этого кота? Черного, как ночь, но немногим чернее обоих нас.

Видишь, брат, вот мы и снова вернулись туда. Сколько лет прошло с той поры, а оно все не отпускает от себя, тяжелое наше прошлое. Мы, как и прежде, снова стоим на той дороге, провожая вчерашних своих товарищей, их уходящие в Грозный и Аргун колонны. Мы, как и прежде, безропотно ждем своего «борта». Мы еще не знаем, чем же закончится этот жестокий сон.

Господи! Разбейся сердце от этих воспоминаний!

Саша, ты помнишь, какими наивными, какими молодыми были мы?! Как верили, что будем гулять до конца веков по этой земле!

Мы были так сильны, так неустрашимы там, на крохотном пятачке чеченской грязи! Там, в Ханкале, в самом конце второго тысячелетия. Мы вдвоем могли бросить вызов целому свету.

На адресе счастья

Декабрь 2000 года.

Северный Кавказ:

Уже прошел и остался позади долгий месяц зимы. Я все чаще задумывался, но не мог понять и ответить себе, для чего я вернулся обратно. Видит Бог, не из-за денег. Мне не хватало воздуха до тех самых пор, пока я вновь не ступил на эту землю. А, ступив, не сдерживаясь, закричал: «Горы! Я вернулся к вам!!!»

Горы! Они ничуть не изменились за эти три месяца. Разве что почернели их, оставшиеся без листвы деревья, разве что побелели их рыжие голые вершины.

Горы! Почему-то в тот миг я был по настоящему счастлив. Мне казалось, я действительно обрел настоящее человеческое счастье, которое еще никогда не подходило ко мне так близко. А ведь несколько дней назад, дома, в Даурии, Моздоке и Ханкале, я думал, что у меня навсегда охладело сердце, навсегда откипела кровь. Несколько дней назад я еще задыхался от горя и отчаяния. И вот теперь, когда мы прыгали с вертолета на утоптанный снег плато, я понял, что он пришел, долгожданный Мой день. Самый счастливый день, когда меня слышали все: «Горы! Я вернулся к вам!!!» Теперь я знал, что избавился от всех своих волнений и неудач, которые преследовали меня в прошлой жизни. Там, где так легко жилось до Чечни и так невыносимо после.