Евреи в России: XIX век - Генрих Борисович Слиозберг
Несколько позже (в шестидесятых годах) пользовался особенною известностью Хелмский магид[32]. Он поставил себе задачею бороться с возникшим в литературе и жизни просветительным движением. В течение многих лет он ходил из города в город, везде увещевая, умоляя и указывая на грядущую опасность, на грозящую иудаизму гибель. Это был фанатик, вполне убежденный, и с чувством полного сознания своей правоты он с амвона громил, проклинал, предавал анафеме новаторов-отступников, призывал на них все кары небесные и земные. Я его слушал в Бобруйске (в 1861 году); но тогда предметом обличения он избрал обман в торговле, в частности неверные меры и весы. Говорил он, как всегда, с глубоким внутренним чувством, и впечатление, произведенное его речью, было таково, что сейчас же по окончании ее все лавочники, не дождавшись следующей за речью вечерней молитвы, побежали в свои лавки, проверили свои весы и меры и оказавшиеся неверными на месте же изломали.
В Копыль часто являлись на гастроли также странствующие канторы-корифеи со своими певческими хорами, дававшие в синагоге духовные концерты к неописуемой радости копыльцев, очень любивших музыку. Ригористы обыкновенно противились допущению концертов этих корифеев в синагоге, считая такие концерты профанациею синагоги, тем более что многие из этих концертантов были известны своим легким поведением, но простонародье в таких случаях выказывало свою непреклонную волю, готовую перейти даже в силу, и ригористы должны были уступать. Синагога в такие субботы наполнялась до краев, до удушия, места брались силою, локтями да кулаками; молодежь взбиралась на подоконники, на столы, на книжные шкапы, на печь и с выпученными глазами и раскрытыми устами прислушивалась к чудным военным маршам и опереточным мелодиям, прилаженным к словам молитв. И еще долго-долго после отъезда кантора его молитвы и мелодии носились в воздухе.
Физические феномены всякого рода, как, например, гиганты, карлики, необыкновенные силачи и проч., показывающие себя в разных городах за деньги, миновали наш город, зато к нам заезжали иногда умственные феномены. Из них в сороковых и пятидесятых годах громкою славою пользовался Мойше, прозванный Рамбам{6}. Прозвище это он получил потому, что был ярым поклонником Маймонида, сочинения которого он знал наизусть. Переезжая из города в город, он изумлял всех своею феноменальною памятью и сообразительностью; так, например, большую часть Талмуда он «знал на иглу»{7}, по начертанным гласным знакам (
) какого-либо библейского стиха он угадывал, какой это стих; прочитав новую статью в две-три страницы, он повторял ее наизусть, не пропуская и не изменяя ни одного слова; в точности определял число горошин в показываемой ему тарелке с горохом. Это был «великий человек на малые дела» — печальный тип талмудиста-вольнодумца с редкими, но ненадлежаще использованными дарованиями, с познаниями обширными, но несистематизированными и потому бесплодными. Раввины относились к нему, как к пустоцвету, пренебрежительно, и он им платил тою же монетою{8}.Кроме указанных категорий гостей в Копыль ежегодно приезжали для сбора пожертвований мешулохим, то есть посланники от Воложинской и Мирской ешив (талмудических академий)[33] и от палестинских богомольцев. Приезжали также часто авторы со своими рукописями для сбора денег на издание этих сочинений и уполномоченные от городов для сбора пожертвований на восстановление сгоревших синагог. И всех их копыльцы наделяли по мере своих сил.
Но истым бичом для Копыля были нищие, бродившие по Литве массами, с женами и детьми. Ежедневно, особенно в неурожайные годы, можно было видеть целые десятки этих нищих, обходивших все без исключения дома за подаянием. Отказать беднякам в подаянии нельзя, тем более что еврейский нищий не просит милостыни, подобно своему христианскому собрату, стоя за дверью или у окна и низко кланяясь, а входит смело в дом, требуя подаяния, как причитающегося ему долга, и в случае отказа ругается, проклинает. Но так как давать каждому, хотя бы по полушке, не всем обывателям было под силу, то копыльцы вынуждены были чеканить, или, выражаясь точнее, вырезывать из картонной бумаги особую, так сказать, нищенскую монету низшего достоинства, в 1/3 полушки. Эти монеты фабриковались шамешом клауза, Давид-Иоселем, и снабжались печатью клауза с обозначением их стоимости. Жители покупали у него эти монеты и раздавали бедным, которые затем по обходе города обменивали их у Давид-Иоселя на настоящие русские деньги.
VIII. Администрация
Все разнородные функции управления сосредоточивались в руках станового пристава, или, как его величали, асессора, пана Здроевского, самодержавно властвовавшего в течение нескольких десятков лет над описанным конгломератом населения Копыля и его окрестностей. Я говорю: «самодержавно», потому что другого начальства в Копыле не было, а при заброшенности Копыля далеко от почтового тракта, при запущенности дорог, ведших к нему, никакому исправнику, а тем паче губернатору в голову не могла прийти мысль заглянуть туда. Само собою разумеется, что характер правителя при такой полноте власти не мог быть безразличен для «вверенного ему населения» вообще; для еврейского же населения вопрос о том, каков становой пристав, был шекспировским «быть или не быть». Ведь известно изречение А.М. Дика, гласившее: «Каждого еврея можно зря повести в больницу, облачить в больничный халат и колпак и положить на койку, — уж там врач, пощупав его, непременно найдет у него какой-нибудь недуг; точно так же каждый городовой может смело взять за шиворот любого еврея и потащить его в участок: уж какой-нибудь обход закона за ним окажется». Законов в России, как известно, вообще много, а законов о евреях не оберешься. А время было не шуточное — время николаевское, гзейры (суровые меры) сыпались, как из рога изобилия, одна за другой, одна другой страшнее, невыносимее.
При появлении на копыльской арене Здроевского евреи порядочно-таки струхнули, ибо человек он был на вид страшный, высокий, широкоплечий, и хотя обыкновенно говорил по-польски; не владея хорошо русскою речью, однако ругался и грозил он непременно по-русски, и
