90 лет своим путём. Воспоминания и размышления о прошлом, настоящем и будущем - Михаил Иванович Сетров
С приближением лета склоны гор покрылись красным цветом – это созрела горная земляника, которой мы объедались, причём буквально. Мы её ели, заедая мёдом и запивая свежим молоком из соседней пчелофермы. И вскоре все от аллергии покрылись пятнами. Пришлось умерить ажиотаж с земляникой и мёдом.
К нам в отряд неожиданно приехало высокое начальство – сам знакомый мне директор треста с заместителем. Заместитель шёл с нами по профилю и смотрел, как мы работаем. Потом он попросил поработать с аппаратом самому, но скоро оборвал включатель, висевший на особом проводе. «Я же всегда говорил, что это неудачная конструкция», – возмущался он. Я тоже считал, что она неудачна. Чтобы подтвердить это, взял носовой платок и через него стал нажимать непосредственно на включатель, находившийся внизу аппарата, и работа продолжалась. Удивляясь, что я уж слишком быстро определяю показания прибора, не дав колеблющейся стрелке даже успокоиться, он возмутился: «Дай хоть начальству-то посмотреть!» Он велел девочкам переставить штыри-контакты и сам через платок сделал новый замер, дав стрелке успокоиться. Сравнив показатели и найдя их очень близкими, он ещё больше удивился. А мой секрет здесь был очень прост: значение показателя я определял, находя середину между отдельными сторонами колебания вправо-влево. Она и была реальным показателем электрического сопротивления породы; это я проверял много раз, давая стрелке достигнуть стабильности. Это и позволяло нам ускорить работу, не ожидая, пока стрелка будет долго успокаиваться. Старик не понял простоту моего приёма и говорил при мне и директоре треста начальнику экспедиции: «Конечно, с такими кадрами можно иметь высокие показатели». Он, вероятно, знал, что это был «кадр» директора.
Зрелость
В армии как доброволец
В город я ездил на купленном велосипеде или же на своей серой в яблоках лошадке, резвясь и скача прямо по степи. Но лето заканчивалось, а в начале осени меня призвали в армию. Ведь я и так на «гражданке» пересидел два лишних года – мне уже было 20 лет. Начальство предлагало броню, положенную в экспедиции, но я отказался. Пошёл в армию, так сказать, добровольцем. За это начальство меня наказало тем, что при расчёте вычислило с меня всё, что можно и что нельзя, – стоимость каких-то проводов и аккумуляторов, и даже цену как бы ещё нового радиоприёмника, который у нас почему-то испортился. Но все равно я получил по тем временам большие деньги – более 5 тысяч рублей, да и велосипед по дешёвке продал Коле. 2 тысячи рублей я отправил Ольге Фёдоровне. Как она рассказывала потом, её присланные деньги удивили, и вначале она думала, что это всего 200 рублей. Дома обнаружила, что это 2 тысячи, что составляло её семимесячный заработок лифтёра. Она легкомысленно решила, что теперь может несколько месяцев отдохнуть, и это было её ошибкой, поскольку тогда как раз наступил её пенсионный возраст и пенсию ей не дали как неработающей. Я же уходил в армию богачом, имея в кармане более 3 тысяч рублей. Из Змеиногорска нашу группу призывников привезли в Барнаул, где мы прошли медкомиссию.
Солдат авиадивизии, официальный снимок
В Барнауле я сходил в театр и там, в киоске, купил полюбившиеся мне книги: том собрания переводов Самуила Маршака (он и сейчас у меня лежит на полке) и собрание стихов Сергея Есенина (сборник кто-то «увёл» недавно из моей библиотеки). И эти книги всегда были со мной. (Тут как-то я прочитал лживые уверения антисоветчиков, что Есенина убили большевики, а его стихи при Сталине больше не печатали. А то, что после его смерти было напечатано полное собрание его сочинений большим тиражом, и вот издание сборника ещё при жизни Сталина (1952 год) – это как? Подлость фальсификаторов.)
В товарном эшелоне, в котором нас везли на Дальний Восток, мои большие деньги быстро таяли, и не только потому, что я питался за свой счёт, пренебрегая казёнными харчами, очень скудными, но и по легкомыслию одалживая своим соседям по вагону. И даже «схлопотал» синяк под глазом, когда стал увещевать их не безобразить на остановках и не грабить старушек, торгующих семечками.
Солдат отдыхает
В сквере у штаба авиадивизии
В Благовещенске эшелон расформировали по группам; ту, где оказался я, привезли в Новосысоевку. Там был штаб авиационного корпуса 54-й армии Военно-Воздушного Флота, и недалеко находилась одна из авиадивизий корпуса. Нашу группу преобразовали в учебную роту, и мы стали учиться на связистов, периодически отстукивая на телеграфном ключе и проходя строевую подготовку. После окончания обучения в учебной роте, после проверки моей лояльности в Отделе КГБ, я стал в штабе корпуса заведовать складом секретных топографических карт. Такой неожиданный скачок в моей военной службе произошёл, вероятно, потому, что я раньше был не просто колхозником, но киномехаником и геофизиком, младшим техником.
Но должность мою почему-то сократили, и тогда из штаба корпуса меня направили в штаб авиадивизии сотрудником секретной библиотеки и склада топкарт. Это было всё же повышение, поскольку теперь у меня была отдельная комната, а в ней – огромная литература военного и даже художественного характера. А главное – пишущая машинка, которой я воспользовался для печатания своих опусов. Это были художественные рассказы, фельетоны и просто отдельные сообщения из нашей армейской жизни. Всё это печатала газета штаба армии «Боевой курс». Мне даже предлагали перейти на службу в редакцию газеты в качестве военного журналиста со званием младшего лейтенанта. Но я отказался, поскольку не хотел быть военным, а мечтал быть писателем, «свободным художником» вроде Пришвина. Жить в приморской тайге в своей избушке, как он, и писать о природе и животных, подобно Сетон-Томпсону.
C начальником штаба полковником Завиловичем отношения у меня не сложились. Он был, судя по наградам, боевым офицером, но ему
