Джон Херси - Возлюбивший войну

- Ну и ловкая же ты, черт побери! - заорал он, пытаясь перекричать рев моторов.

Он знал, что Хендаун его слышит.

- Какого еще дьявола я сделал? - рявкнул я.

- Не важно! - Базз отмахнулся широкой, как доска, лапой.

Я пожал плечами - скорее в расчете на Хендауна. Я и понятия не имел, чем вызвана у Базза странная вспышка злости, но в то утро впервые начал осознавать, что в нем давно бушует скрытая ярость, дикая злоба на весь этот проклятый мир, на самого себя и особенно на меня. Дэфни сообщила мне многое такое, над чем следовало поразмыслить, и сейчас, после выходки Базза, я испытывал острую потребность хорошенько подумать и о нем, и о самом себе, я был уверен, что наш нынешний рейд станет испытанием и для него и для меня, и если в игре с немцами я, возможно, рисковал жизнью, то в игре против моего собственного командира и моего лучшего друга я, видимо, рисковал большим: самоуважением, честью, верой в человека.

Над аэродромом взвилась ракета. Мерроу положил левую руку на штурвальное полукружье и стал следить за минутной стрелкой наручных часов. До нас донесся рев заработавших на полную мощность моторов: вначале "Ангельской поступи", а затем "Ужасной пары" и "Крана". Сорокапятисекундные интервалы при взлете. Мы видели, как с винтов удаляющегося от нас "Крана", подобно струям жидкости из четырех огромных кувшинов, стекают большие спирали влажного воздуха.

Мерроу щелкнул выключателем связи.

- Путь свободен, Макс? - спросил он по внутреннему телефону.

- Все в порядке, - ответил Брандт, выглянув предварительно, как я догадывался, из своей "теплицы".

- Шесть один четыре, отправляйтесь! - послышалась команда с диспетчерской вышки.

- Вас понял, - ответил Мерроу и прикоснулся к секторам газа.

Самолет пришел в движение, и я всем телом почувствовал, как на меня навалилась тяжесть перегрузки. Мы набрали нужную скорость, подняли хвост... И опять мне вспомнился день, когда я остался на земле, на вышке, - внезапный удар грома, как только наш самолет поравнялся со мной, желание физически помочь ему оторваться от взлетной полосы - я даже приподнимался на цыпочки.

Теперь вот так же, на цыпочки, приподнялось тело. Мы набрали нужную для взлета скорость, и я мысленно проговорил: "Пока, Дэф! До свидания, Дэфни. До свидания, до свидания, любимая..."

Мы были в воздухе. Базз кивнул мне, и я протянул руку к пульту управления, к переключателю, чтобы убрать шасси. Футах в двадцати под нами, у конца железобетонной взлетной полосы, я увидел черные полосы - оставленные пневматиками следы.

Глава вторая

НА ЗЕМЛЕ

С 1 марта по 17 апреля

Снижаясь, мы пробили невысокую облачность, похожую на дым от битуминозного угля, и увидели Англию; но после многих часов полета над океаном, после долгого напряжения, скуки и холода, не копны снега, не ряды живых изгородей и не заросли кустарника привлекли мое внимание, а черные линии в конце длинной взлетно-посадочной полосы, оставленные на бетоне раскаленной резиной колес других машин, благополучно вернувшихся на землю.

Как ни устал Мерроу, он мягко посадил наш самолет среди этих долгожданных линий. Под глухое постукивание заднего колеса, по твердой земле мы рулили за "джипом" с большой желтой надписью на задней стенке кузова: "Следуй за мной". Мы остановились в зоне рассредоточения, вышли через люк и ступили на землю Англии. Начался дождь.

- Отвратительное место! - заметил Хеверстроу.

- Чепуха! - отозвался Базз. - Это еще ничего.

Мы укрылись под крылом, но струи дождя, подхваченные холодным северо-восточным ветром, проникали и сюда. Вот таким, под впечатлением сильного дождя, и запомнился нам в тот раз Кембриджшир: угрюмая равнина и грязь; грязь, медленно вползавшая на круглую асфальтированную площадку, где стоял наш самолет; грязь в колеях, проложенных колесами "джипа", когда он укатил, оставляя за собой бледные коричневато-желтые полосы и бросив нас на площадке, как на необитаемом острове; не то огромная равнина, не то озеро грязи, простиравшееся до кучки едва видимых зданий.

Подъехал еще один "джип", все мы, офицеры, бросились к нему сквозь сплошную завесу мелкого дождя и, к своему удивлению, обнаружили за рулем самого командира нашей авиагруппы. Мы затолкали в машину рюкзаки, и полковник сказал:

- О мои мальчики! Как мы рады вас видеть!

- Мальчики? Что вы хотите сказать? - спросил Мерроу, поворачивая голову из стороны в сторону. - Не вижу здесь никаких мальчиков.

Полковник Уэлен пропустил его слова мимо ушей; он вообще предпочитал не замечать наглости.

- Нет, вы только посмотрите! - воскликнул он.

Самолет. Ничего особенного - устаревший Б-17Е, окрашенный в защитные цвета и служивший в свое время для учебных целей. Сейчас пригодился и он.

Мерроу немедленно начал жонглировать личным местоимением.

- Я сумел избежать неприятностей, - заявил он. - Вот Хеверстроу чуть не пропустил Исландию; держать расчеты в своей башке он еще может, а вот применять их... Я почти не задержался в Гуз-бей, всего лишь выпил чашку кофе... Я... я...

Полковник выглядел усталым; человек лет двадцати восьми - двадцати девяти, но заросшее щетиной и покрытое глубокими морщинами лицо делало его старше. Он не отличался, по-моему, особой чувствительностью и склонностью к переживаниям и был как-то красиво небрежен. Именно таким человеком я стремился стать все эти месяцы.

Подошел транспортер, на котором обычно перевозилось оружие, и наши сержанты вскарабкались в него.

- Кто-нибудь будет осматривать мою машину? - спросил Мерроу.

С губ полковника сорвалось какое-то мычание, - возможно, оно ознчало смех.

- Вашу машину? Эта "летающая крепость" направляется на модификацию, а как только ее переделают, летать на ней буду я. Ваша машина... Ха!

- А мне чхать. Если потребуется, я соглашусь летать даже на раскладной койке, - пожал плечами Мерроу.

"Раскладная койка" показалась мне вещью соблазнительной; я совершенно измотался. Часть пути я провел, свернувшись клубком под коричневым одеялом на груде мешков и рюкзаков в "теплице" бомбардира, дрожа и пытаясь читать растрепанный экземпляр "Ночного полета", книгу, которую несколько лет назад взял в библиотеке Донкентауна, да так и не вернул, а потом, побывав дома в отпуске, захватил с собой; я читал до тех пор, пока вибрация, рожденная четырьмя моторами "райтциклон", не передалась моим глазам и сетчатка не превратилась в наждачную бумагу, стиравшую слова, так что вместо страницы я видел лишь сплошное квадратное пятно. Тоскливо, тоскливо было там, в высоте, над бескрайним морем, на настоящей войне, казавшейся в дни обучения далекой и нереальной, как в сказке.