Евгений Харитонов. Поэтика подполья - Алексей Андреевич Конаков
В декабре 1963-го Харитонов пересдает, наконец, экзамен и начинает подготовку к диплому. Руководить дипломной работой должен был Михаил Ромм, но его уже нет в институте; после громкого выступления во Всероссийском театральном обществе на тему антисемитизма в СССР в ноябре 1962 года – и последовавшего в феврале 1963-го доноса Всеволода Кочетова и Николая Грибачева – Ромм вынужден написать заявление об увольнении по собственному желанию[183].
Примерно к Новому году построена и кооперативная квартира Харитонова в Кунцеве (улица Ярцевская, дом 24, корпус 2), куда он с удовольствием переезжает – пятый этаж, две комнаты, раздельный санузел, балкон[184]; за окном – поросшие пижмой и полынью пустыри; метро неподалеку («Молодежная») появится только через несколько лет[185]. Харитонов определенно счастлив – заботливо украшает свое новое жилище мелкими безделушками (Петрушка из тряпок, павлинье перо, кристалл в виде розы[186]), достает пианино, кресло, ковер на стену[187], высаживает на подоконнике анютины глазки[188] и с большой охотой принимает гостей (в частности, у Харитонова периодически ночуют Абрамова и Высоцкий – однажды принесенное Высоцким одеяло еще долго будет служить хозяину квартиры[189]). Радушие и гостеприимство Харитонова, всегда жившего очень бедно («Он был хлебосольным и щедрым, но нечем было делиться» [2:162]), стали притчей во языцех – так же как его легкий, веселый нрав, удивительное обаяние и умение располагать к себе людей. Впрочем, у этой веселости имелись и свои издержки – в начале 1960-х куражащийся Харитонов склонен к определенной беспардонности и даже буйству: так, в октябре 1961 года Харитонов задержан подмосковной милицией за то, что на ж/д платформе Яуза «сорвал с доски объявлений – объявление и бросил ее [sic!] в лицо кассирше, на замечания граждан не реагировал, а продолжал вести себя вызывающе»[190]; в июле 1962 года, во время гастролей Эктемима, на Харитонова и его спутницу Светлану Данильченко составляет протокол уже киевская милиция – в связи со скандалом, учиненным в метро[191]; летом 1963-го Зосим Злобин (в одном из писем к Румневу) с искренним удивлением замечает: «Не узнать нынче Харитонова, что за воспитанный молодой человек»[192] (то есть, по мнению Злобина, вообще «воспитанность» не свойственна Харитонову).
Позднее, в 1970-е, Харитонов станет позиционировать себя прямо противоположным образом – как человека чрезвычайно сдержанного («я привык жить скромно, я боюсь фамильярности потому что страшно боюсь ответить на возможную грубость, я правду людям не говорю но всегда ее думаю и ограждаюсь благородством» [261]), а комбинация веселости и нервозности почти перестанет приводить к эксцессам (за редкими и тем сильнее поражающими знакомых Харитонова исключениями: «Харитонов толкнулся к окошечку. Рядом огромный, два Харитонова, мужик: „Ты куда?!“ И за плечо его. Женька поворачивается: „Убью, на хуй!“»[193]; «субтильный, артистичный Харитонов, бросив нашу компанию, внезапно подошел к стоявшей в толпе ожидающих юной женщине и, не говоря ни слова, стал ее всю разглядывать, смотреть в глаза. <…> И так – минут 20 до прихода автобуса. Толпа все видела…»[194]). Однако до 1970-х еще далеко, а вот в 1963 году подчеркнутая развязность и юношеская беззаботность сослужат Харитонову самую дурную службу.
Согласно имеющимся обрывочным сведениям, как раз в это время на Харитонова заводят уголовное дело по статье «мужеложство»[195]. «Впервые язык внешнего пламени коснулся его в ранней юности – „уголовное уложение видит в нашем цветочном существовании нарушение Закона“ – но об этом он даже бумаге не рассказывал», – отмечает Николай Климонтович[196]. Утверждение не вполне верное; так, в 1978 году, вновь столкнувшись с милицией, Харитонов запальчиво пишет: «Как вы смеете тварь напоминать мне про петровку. Петровка была 15 лет назад и вы не знаете дела» (228); возможно, что и в стихотворении «Баллада-дилогия», датированном 1963 годом, тревожные образы «казенного дома», «недремлющего ока» и некоей «скрываемой вины» возникают не просто так: «Уходит лес, да здравствует прогресс, ⁄ Поднявший город на горе пологой; ⁄ Уже кладут за дальнею дорогой ⁄ Казенный дом, заметный всем окрест, ⁄ Он вызывает интерес ⁄ <…> Величиною меряясь с луной, ⁄ Дежурный свет – уставленный глубоко ⁄ В пигмеев одинокий глаз циклопа – ⁄ Поводит за Скрываемой Виной; ⁄ Дрожит недремлющее око» (366). И хотя нам ничего не известно о произошедшей истории по существу, сам факт уголовного преследования лишний раз подтверждает удивительную амбивалентность оттепели – в отношении контроля над личностью оказавшейся чуть ли не более «тоталитарной», чем сталинизм (Олег Хархордин: «1957-й лишь отметил начало достижения этой цели: наконец-то вводилась тщательно настроенная и сбалансированная система тотального наблюдения, которая основывалась теперь на упорядоченном и относительно мирном надзоре друг за другом»[197]). Полезно напомнить, что в начале 1960-х получение гражданином отдельного жилья отнюдь не означало обретения приватности – напротив, хрущевизм был склонен вести «наступление на быт» (посредством комсомольских организаций, домовых комитетов, бригад содействия милиции и народных дружин) и рассматривать квартиру в качестве своего рода «машины» по воспитанию советского человека[198]. С другой стороны, уголовное дело не имело для Харитонова серьезных последствий опять же благодаря хрущевской оттепели – затронувшей и законодательство СССР. Так, с января 1961-го в РСФСР действует новый Уголовный кодекс, из 121-й статьи которого – «мужеложство» – убрана нижняя граница наказания (вместо «от трех до пяти лет лишения свободы» теперь написано просто «до пяти лет»)[199]. Иными словами, случись описанные события немного раньше – и Харитонов был бы посажен минимум на три года; теперь же он остается на свободе (хотя и с «условной» судимостью[200]) – и делается куда более осторожным.
Вероятно, именно в контексте пережитого уголовного преследования следует воспринимать женитьбу Харитонова на Ксении Слепухиной, «третьестепенной балерине», приехавшей в Москву откуда-то из провинции. Несмотря на довольно теплые отношения, в итоге сложившиеся между супругами, в основе заключенного брака, скорее всего, лежал чистый расчет[201]: Слепухиной нужна московская прописка[202], Харитонову – более-менее убедительное прикрытие от возможных обвинений по 121-й статье.
Усилия Харитонова не прошли даром – в 1964 году его жизнь выглядит апофеозом советской нормативности. Перед нами – один из сотен тысяч юных
