Юнг и Паули - Дэвид Линдорф
За последние четыре месяца появилась — благодаря работам Жолио во Франции и Ферми и Силарда в Америке — вероятность того, что мы сможем вызывать цепные ядерные реакции. ... Открытие этого нового явления приведёт также к созданию бомб. … Единственной бомбы этого типа … может оказаться достаточно, чтобы полностью разрушить [Нью-Йоркский] порт и часть прилегающих территорий[113].
Немедленного ответа на письмо не последовало. Но в начале 1942 года, меньше, чем через три месяца после Перл Харбора, началось создание бомбы. Тем летом Роберт Оппенгеймер собрал группу физиков в Беркли. Эти «светила», как их позже называли, встретились, чтобы обсудить создание атомной бомбы; название пристало к группе с её увеличением. В октябре Оппенгеймера назначили директором новой государственной лаборатории, и была начата огромная работа, получившая известность под названием «Манхэттенский проект». Неправильно будет сказать, что одна лишь подпись Эйнштейна на письме Рузвельту дала такой результат; критическим фактором стала роль Силарда в эволюции бомбы.
Действия Силарда, руководствовавшегося благими побуждениями, отлично иллюстрируют то, как вдохновляющая идея, например, цепной реакции, может быть бессознательно связана с эмоцией, служащей духу войны. Со временем Силарду придётся встретиться с демоном лицом к лицу. Он писал другу:
Полагаю, ты видел сегодняшние газеты. Использование атомных бомб против Японии — одна из величайших ошибок в истории. И с практической точки зрения (в масштабе 10 лет), и с точки зрения моральной позиции. Я свернул со своего пути во многом для того, чтобы предотвратить подобное, но, судя по сегодняшним газетам, безрезультатно. Очень сложно понять, каков может быть дальнейший план действий с этого момента[114].
Подобные же чувства заставили Эйнштейна подписать обращение к Рузвельту, что он позже признал «самой большой ошибкой в своей жизни»[115]. Напротив, Бор, с точки зрения принципа дополнительности, рассматривал бомбу как возможное средство положить конец всем войнам.
В годы войны Паули представилась возможность наблюдать трагедию исключительно в сообществе физиков. В нём присутствовал и Оппенгеймер, чьё мессианское рвение двигало разработку бомбы, и венгерский гений Эдвард Теллер, ещё в 1941 году разработавший идею водородной бомбы и настаивавшего на её создании в 1942 году, до появления на свет её младшей сестры[116]. В него входил и Нильс Бор, привезённый в США в 1944 году для помощи в создании бомбы. Будучи создателем принципа дополнительности, первоначально применённого к корпускулярно-волновому дуализму, Бор экстраполировал его на атомную бомбу, уверенный, что она одновременно является угрозой и надеждой. Говорят, что по прибытии в Лос-Аламос он даже спросил Оппенгеймера, достаточно ли велика — то есть достаточно ли мощна — эта бомба, чтобы изменить мироощущение человечества.
Среди такого разнообразия реакций Паули стойко придерживался принципа невмешательства. Когда в 1940 году он приехал в Принстон, там печаталось множество статей о расщеплении атома. «Расщепление» витало в воздухе, как и разговоры о бомбе. Перед приездом в Принстон Паули написал Оппенгеймеру, спрашивая, обязательно ли ему, будучи в положении гостя, принимать участие в военных разработках. Разумеется, он был непримиримым врагом Третьего Рейха, но в письме Бору от 3 ноября 1943 года прямо говорит: «Я … отношусь к тем немногочисленным людям, которые во время войны продолжают заниматься чисто научной работой»[117]. Какое бы мышление это ни отражало, по свидетельствам современников Паули, он не участвовал в военных разработках по нескольким причинам. Вайскопф предлагает такое интригующее объяснение:
После обсуждения в Лос-Аламосе мы решили, что [Паули] будет неуютно работать в большой команде. Чистота натуры помешает ему в работе над проектом, цель которого — создание смертоносного оружия. К тому же, ядерная физика никогда особо его не интересовала, хотя он и открыл ядерный спин и предсказал существование нейтрино. Мы решили, что важно, чтобы хотя бы один из крупных физиков продолжал чисто научную работу, способствуя восстановлению нашей деятельности после окончания войны[118].
Чтобы понять «чистую натуру» Паули, нужно изучить его философские суждения, поскольку он узрел тёмную сторону доступа к знанию через естественные науки. В 1956 году Паули писал, что эта тёмная сторона проявилась уже в шестнадцатом веке. Он вспоминает Фрэнсиса Бэкона (1561-1626), «несколько поверхностного предшественника современной науки, открыто поставившего себе цель повелевать силами природы с помощью научных открытий и изобретений. В качестве пропаганды он использовал лозунг ”Знание — сила”». Переводя на современный язык, Паули писал: «Я верю, что это гордое желание повелевать природой действительно лежит в основе современной науки, и даже приверженец чистого познания не может в полной мере отрицать эту мотивацию. Мы, современные люди, снова боимся «стать подобными Богу» … [и] тревожный вопрос встаёт перед нами: неужели [даже] эта мощь, наша западная власть над природой есть зло»[119].
На момент написания этих слов распространение атомного оружия вызывало растущее беспокойство в рядах физиков. Эти строки показывают неизменность основных убеждений Паули вне зависимости от политических аргументов.
Духовный дом
Паули с женой обживались в Принстоне. «Я здесь очень счастлив», — писал Паули своему коллеге в Цюрих. «Здесь гости из-за границы, конгрессы, приёмы. На смену нашим прогулкам [в Швейцарии] пришли воскресные променады возле Принстонского института. ... Вместо кьянти здесь вполне годное калифорнийское вино. ... Только нашу собаку Дикси ничем не заменить»[120].
В Принстонском институте ни сейчас, ни тогда не требовалось непременно преподавать, и Паули мог спокойно продолжать свои исследования. К 1941 году он оказался в центре группы молодых физиков и наслаждался общением с американскими коллегами. Однако его должность была временной, а финансирование — ненадёжным. На тот момент в институте было лишь четыре постоянных профессора, включая Эйнштейна. Паули с радостью занял бы открывшуюся вакансию в группе Оппенгеймера в Калифорнийском университете, но ему не предложили это место. Паули высказал своё разочарование в письме Оппенгеймеру от 9 февраля 1942 года: «С вашей стороны было очень мило так стараться перевести меня в Беркли. Что ж, если боги племени ополчились на меня и физику, ничего не поделаешь. Что касается физики, тут я более оптимистичен. Полагаю, вскоре её откроют заново, возможно, ещё до конца войны»
