Альберт Вандаль - Второй брак Наполеона. Упадок союза

По поводу Швеции он снова подтвердил, что не оказывал ни малейшего содействия избранию Бернадота, – что только с большой натяжкой было согласно с истиной. Он указал на те стороны, которые емy, действительно, не нравились в этом деле, а именно; что в наследники престола был избран “один из его маршалов, не состоящий с ним в родстве. Это вскружило головы остальным, которые теперь воображают, что имеют право на короны”. Затем он высказал, что предпочел бы, чтобы в Швеции не было никаких перемен, но при условии, что она вступит в континентальную систему и будет ей верна. Он признавался, что если бы ему предстояло высказаться о желательной политике на Севере, он высказался бы в пользу скандинавских королевств. Что же касается Пруссии, то весь интерес его к ней сводится к требованию строгого применения блокады. Впрочем, по его словам, в этом отношении он был ею крайне доволен и русские напрасно доверяют свои тайны потсдамскому двору, ибо этот, двор, из страха перед ним, все ему передает. Перейдя затем к Австрии, он сказал несколько слов о партии Разумовского, об антифранцузских происках, о своих жалобах, и, не останавливаясь на них, прибавил, “что русскому императору не трудно было бы, не огорчая его уклончивыми ответами, исполнить его просьбы”. В конце концов он почти совсем раскрыл свои отношения с венским двором, и впервые после семи месяцев молчания заговорил о деликатном вопросе – о брачном союзе, т. е. исходной точке нынешних отношений с венским двором. Разве в этом случае он не обратился прежде всего к России? – сказал он. Только несогласие императрицы-матери, которое было причиной неоднократных отсрочек, вынудило его обратиться к Австрии. С Австрией же все было покончено “в несколько часов”, благодаря тому, что он нашел в князе Шварценберге “ловкого человека”, умеющего пользоваться случаем. Тем не менее, – говорил он, – он сожалеет о несостоявшемся между домами Франции и России семейном союзе. Он с видимым удовольствием начал распространяться об этом предмете, но, вдруг спохватившись, что в его сожалении ничего не было лестного для Марии-Луизы, он продолжал: “Я не сожалею о случившемся. Я доволен моей женой, она мне нравится. Вы видели ее. Но так как у государей политика должна входить во все дела, я должен сознаться, что ваш брак был бы для меня более подходящим”.

После брака, продолжил он, Австрия была бы к его услугам, если бы только он захотел этого. Из ненависти к русским, завидуя им, недовольная их успехами на Дунае, она старалась расположить его в свою пользу и Приобрести его дружбу. Он намекнул на неоднократно деланные ему предложения, и имел полное основание похвастаться, что отклонил их. Он не заключил, продолжал он, политического союза с Австрией, да и не желает этого, ибо прекрасно сознает, что причинил Австрии слишком много страданий, чтобы рассчитывать, что она когда-либо сделается его верной союзницей. Он пошел дальше. Выдавая до некоторой степени тайну своих последних разговоров с Меттернихом, во время которых он старался только обеспечить себе нейтралитет Австрии, он сказал: “Возможно, что Франция объявит войну России, но она никогда не поведет ее совместно с Австрией. Нужно прибавить, что он и не думал скрывать, что его цель – создать между древними императорскими дворами антагонизм интересов и поддерживать между ними постоянные подозрения, что он предоставил царю княжества не столько по дружбе, сколько из расчета, не ради любви к своему союзнику, но из желания поссорить его с Австрией, что та же причина заставляет его быть уступчивым и поддерживать требования России на левом берегу Дуная.

Таким образом, по его словам, еще и теперь только от Александра зависит, сможет ли он пожать плоды союза и сделать свое царствование самым славным, самым блестящим, какое когда-либо знавала Россия – конечно, при условии, если царь останется верен союзу. Разве дать России Финляндию и русло Дуная, да еще надежду на морской мир в ближайшем будущем, – не значит исполнить желаний ее народа, не значит осуществить его самые смелые мечты, “закончить ее роман?”. И все это вполне возможно, если из остановятся перед строгими мерами, если оградят себя от всякого рода контрабанды!.. По своему географическому положению Россия рождена, чтобы быть другом Франции. Если она останется таковым в впредь, ее наградой будет расширение ее владений и выгоды, которые воспоследуют для нее из ее содействия близкому уже морскому миру, который впредь не будет зависеть от капризов и деспотизма нации, находящейся, благодаря принятым за последнее время мерам накануне гибели. В противном случае Россия опять станет в положение, в котором у нее останутся только надежды. Он знает, что и он может стать в такое же положение, но, во всяком случае, достоверно то, что, если между их империями вспыхнет война, она неизбежно принесет вред и победителю, и побежденному”.

Впрочем, – сказал он, – исходя из того, “что русский император и его министр – первые и единственные люди, которые поняли его, он уверен, что Его Величество примет во внимание его просьбу и все, что с ней связано, но, что для этого безусловно необходимо отказаться от всех полумер, которые могут затянуть, может быть, на год, а то и на два, неопределенное положение обеих империй и, без coмнения, доведут их до ссоры”. Стало быть, прежде всего необходимо, чтобы император Александр, не пускал в свои гавани те шестьсот судов, на которых сложены остатки британского богатства; чтобы он снова выкинул в море то, что оно выбросило к нему на берег после громадного кораблекрушения, а то – и это еще лучше – он может, впустив их, завладеть ими и объявить их своей законной добычей. Эта суровая мера, обогатив его казну, довершит финансовый крах англичан, за этим вскоре последует мир, и цель союза будет доступна. Вот тема, которую Наполеон развивал в двадцати различных видах. Несмотря на тысячи отклонений в сторону, он постоянно возвращался к ней самыми неожиданными подходами, всякий раз приводя новые факты, новые доказательства и соображения и, наконец, в заключение разговора, передал в руки Чернышева письмо императору Александру, составленное в следующих выражениях:

“Мой Брат, Ваше Императорское Величество, прислали мне чудных лошадей, за что спешу принести Вам мою благодарность”.

“Англичане сильно страдают от присоединения Голландии и от моего приказания, занять порты Мекленбурга и Пруссии. В Лондоне каждую неделю происходят банкротства, приводя Сити в замешательство. Фабрики стоят без работы; магазины завалены товаром. Я только что приказал забрать во Франкфурте и Швейцарии громадное количество английских и колониальных товаров. Шестьсот английских судов, скитавшихся в Балтийском море, не были приняты ни в Мекленбурге, ни в Пруссии и направились к владениям Вашего Величества. Если вы примете их, война затянется; если же задержите и конфискуете их груз, – тогда ли, когда суда будут в ваших гаванях, или же когда товары будут уже свезены на берег, – удар нанесенный Англии, будет ужасен. Все эти товары принадлежат англичанам. Мир или продолжение войны в руках Вашего Величества. Вы желаете и должны желать мира. Ваше Величество может быть уверенным, что мы добьемся мира, если вы конфискуете эти шестьсот судов и их груз. Какими бы бумагами они ни были снабжены, под каким бы именем ни скрывались – французским, немецким, испанским, датским, русским, – Ваше Величество может быть уверен, что они принадлежат англичанам”.