Альберт Вандаль - Второй брак Наполеона. Упадок союза

“Итак, настаивайте на конфискации транспортных судов с колониальными товарами. Какую бы личину они ни принимали, под каким бы флагом ни шли, что бы ни рассказывали, они английские или законтрактованы Англией. Если приказания русского императора на этот предмет будут последовательно, строго и точно выполнены, они дадут русской государственной казне громадный доход, приблизительно в шестьдесят миллионов, и нанесут Англии тяжкий удар”.

“Император придает такое громадное значение этой мере, потому, что ему угодно было, чтобы я сделал ее предметом особого письма, которое было представлено ему на просмотр. Если, вам удастся добиться принятия и введения ее на территории всей русской империи, вы дадите Его Величеству новое доказательство таланта и усердия, с какими вы ему служите”.[613]

Несколько дней спустя после отправки депеши, о Севера пришли новые известия. Дела в Балтийском море начинали выясняться. Громадная партия в шестьсот судов, столпившись при входе в Балтийское море, подошла к берегам Мекленбурга. Не принятая там, она двинулась вдоль побережья, и все дает повод думать, что она будет искать доступа в гавани Пруссии. Тут-то Наполеон и хочет поймать и перехватить ее. Всей душой отдаваясь этой охоте, он предписывает Пруссии изгнать или конфисковать эти шестьсот судов. “В противном случае, добавляет он, я вступлю в Пруссию. У меня нет другого способа вести войну с Англией. Этот способ оказывается действительным, и ничто не остановит меня”.[614] Никогда еще более грубая фраза не сопровождалась более кратким приказанием; никогда рука победителя не опускалась с такой тяжестью на порабощенную Пруссию. Но почти в то же время Наполеон узнает, что, дрожавший за свою судьбу, вполне подчинившийся ему потсдамский двор опередил наши желания и наглухо закрыл свои гавани. Очевидно, что эти шестьсот кораблей вынуждены будут выйти в открытое море и должны будут направиться в поисках удачи к России. В этом-то последнем убежище и следует преследовать врага, окружить его и принудить к сдаче. После предъявленного Пруссии требования закрывать гавани, Наполеон заклинает Россию забрать просящие ее покровительства суда, завладеть богатой добычей, которую ее союзник направляет к ней в руки. По его мнению, когда представляется такой великолепный случай, раздумье непростительно, угрызение совести преступно. Итак, пусть император Александр не пугается воплей торгового мира и ропота своего народа; пусть проявит решительность и энергию, на его долю выпадает честь нанести смертельный удар находящемуся при последнем издыхании врагу. Британская торговля ищет в России спасения, – пусть она найдет там гибель. Одно усилие, еще одно последнее усилие, – и Англия будет повалена. “Конфискация шестисот грузовых судов будет самой блестящей победой, когда-либо одержанной над англичанами; пусть же России достанутся в этом деле слава и барыш”.[615]

Обращаясь к Александру с этим пылким воззванием, Наполеон сознавал, что ради того, чтобы заставить Александра исполнить его желание, необходимо было вернуть царю некоторую долю душевного спокойствия. Разве исчезла всякая возможность рассеять собравшиеся за последние месяцы тучи? – думает он. По своей необузданной гордыне и вполне понятному недоверию Наполеон всегда уклонялся от выдачи какого бы то ни было ручательства своих намерений; он всегда избегал подтвердить их бесспорным актом уступчивости и умеренности. Но он и теперь готов повторить данные им объяснения, он не прочь повторить то, что в сущности, и было его мыслью, т. е., что у него нет заранее обдуманного плана порвать с союзом, “что его интересы, его политика заставляют его желать продолжения союза”.[616] Он хочет нарушить молчание, он намерен заговорить о щекотливых вопросах, к рассмотрению которых умышленно не приступал уже несколько недель, и еще раз готов сделать попытку, чтобы его выслушали и поняли. Он решил написать императору Александру и лично возобновить свою просьбу. Вместе с тем, ему желательно было, чтобы его шаги нашли поддержку и оправдание в словах, которые могли бы убедить и успокоить царя и которые исходили бы непосредственно от него.

Как же передать эти слова, через кого? Как ни был уверен он в усердии Коленкура, в его умении вести дела, он предпочитает обратиться к царю через человека, состоявшего на русской службе, более близкого к царю. Русский посланник совершенно не был пригоден для точной передачи, для авторитетного истолкования разговора, где важное слово имело свое значение и свою цену. Князь Куракин с каждым днем заметно слабел и дряхлел. Он уже не искал случая заслужить доверие своего двора, ограничивал обязанности тем, что изредка писал высокопарным, вымученным слогом длинные депеши, а его секретари за неимением серьезной работы занимались во время присутственных часов в канцелярии самым необычным делом.[617] Но у царя был во Франции временный агент, деятельный и полезный, – полная противоположность Куракину. Это был один из его флигель-адъютантов, тот самый полковник Чернышев, который, как помнит читатель, исполнял должность гонца между Петербургом и нашей главной квартирой во время кампании 1809 г. Александр заметил в нем особый нюх, особую проницаемость, иначе говоря, дар все высмотреть и притом хорошо высмотреть, вследствие чего он обыкновенно назначал его гонцом с поручениями к императору. Царь только что снова прислал его с дружескими письмами, пользуясь представившимся случаем, чтобы ввести в Париж крайне деятельного и к тому же не брезгавшего средствами соглядатая.

Уже с давних пор Александр пользовался всяким случаем дать Чернышеву возможность втереться в доверие французского правительства. Он говорил, что этот молодой человек боготворит императора Наполеона; что он неистощим в похвальном всему, что видит во время обоих командировок и говорит так, будто он сам француз.[618] Что же касается Коленкура, он не разглядывал ни характера, ни замашек странствующего флигель-адъютанта. В своих донесениях в Париж он характеризует его “как доброго малого, как превосходного молодого человека” и отзывается с похвалой о его “скромном и полном такта поведении”.[619]

В Париже Чернышев, действительно, оказался полной противоположностью Куракину: он был столь из подвижен, как тот неповоротлив. Он бывал во всех слоях общества, в одинаковой степени увлекаясь и собиранием сведений, и желанием повеселиться. Обладая большим апломбом и удивительным умением cходиться с людьми, он втирался в те круги общества, знакомство с которыми имело для него особую важность, и потерял счет своим успехам в свете. Он пользовался большим успехом у женщин, был “большим сердцеедом”,[620] в женском обществе был неиссякаем в комплиментах и любезных фразах, и, хотя некоторые из дам, идя против всеобщего увлечения, считали его “самонадеянным, фатом, приторным и, следовательно, крайне пошлым”,[621] многие находили его неотразимо очаровательным. Таким образом, он нашел приятный способ наводить справки, и в будуарах парижанок производил полезные ему разведки, выжидая случая проникнуть дальше и добраться до военных канцелярий включительно. Он успел уже завязать сношения в министерстве, на которое, главным образом, была направлена его подпольная деятельность. Он начал с подкупа чиновников, просмотрел некоторые бумаги, из которых мог узнать о количестве расположений наших войск, надеялся выкрасть некоторые документы я снять с них копии, и, забывая о чести мундира, готовился к ремеслу шпиона.[622] Его проделки не ускользнули от внимания нового министра полиции, генерала Савари. Недоверчивый по натуре и по долгу службы, Савари следил за ним, но другие министры были так увлечены, что называли подозрения своего коллеги пустыми бреднями. Они усиленно покровительствовали сумевшему понравиться им Чернышеву, так что он сделался в Париже “маленькой силой”.[623] Слишком проницательный, чтобы не почуять в его поездках тайного умысла, император, тем не менее, принимал его не без удовольствия. Он считал его одним из тех умных, не имеющих предрассудков людей, с которыми всегда приятно побеседовать и иногда не трудно сговориться. Его-то он и избрал исполнителем своего поручения и нашел делом вполне подходящим открыто высказать свою мысль тому, кто приехал с целью выведать и уловить ее.