Джордан Белфорт - Волк с Уолл-стрит
— Рассуждаете так, будто вы на этом деле собаку съели. Кто вы такой, мать вашу? Вы правда дипломированный врач?
— Нет, — хмыкнул Мэйнард. — Всего лишь торчок, как и вы, но только бывший. Единственная разница между нами заключается в том, что я уже на пути к выздоровлению, а вы еще нет.
— И давно вы в завязке? — хмыкнул я.
— Десять лет.
— Десять лет?! — изумился я. — Господи, помилуй! Быть не может! Я и дня не могу прожить без наркоты… да что там ни дня — ни часа! Нет, приятель, между нами есть разница, да еще какая! У меня мозги заточены по-другому. И потом, не нужна мне эта гребаная реабилитация! Лучше уж вступлю в Общество анонимных алкоголиков или попробую еще что-нибудь…
— На такой стадии вам это уже не поможет, — перебил Мэйнард. — Чудо, что вы вообще еще живы. — Он пожал плечами. — Но настанет день, когда удача отвернется от вас. Например, вашего приятеля Дэйва не окажется рядом и некому будет позвонить 911 — и тогда вы окажетесь на кладбище, а не в психиатрической клинике.
В Обществе анонимных наркоманов мы говорим, что у наших клиентов есть три пути, — убийственно серьезным тоном продолжал он. — Суд, психушка или смерть. Первые два варианта вы уже опробовали. Когда вы образумитесь? Когда будете лежать на столе в морге? Когда вашей жене придется сказать детям, что они никогда увидят своего отца?
Я молча пожал плечами — он был прав, но я еще не готов был сдаться. По какой-то мне самому неизвестной причине я был убежден, что не должен поддаваться — ни ему, ни Герцогине, ни кому бы то ни было еще. Если я решу завязать, то только по собственной воле, а не под дулом пистолета.
— Я подумаю над этим, но только если сюда приедет Надин. Если нет, то пошли бы вы!..
— Она не приедет, — заявил Мэйнард. — Она не станет говорить с вами, если вы не согласитесь пройти курс реабилитации.
— Что ж, справедливо, — кивнул я. — В таком случае идите вы оба знаете куда? Через два дня я выйду отсюда и после этого буду жить так, как мне нравится. Если мою жену это не устраивает, что ж, пусть подает на развод, — поднявшись из-за стола, я кивнул санитарам.
Я был уже возле двери, когда Мэйнард вдруг бросил мне вслед:
— Вы наверняка найдете себе другую жену, возможно, она будет даже красивее Надин. Но вы никогда не найдете такую, которая любила бы вас так, как любит Надин. Кто, по-вашему, все это устроил? В последние два часа ваша жена сделала все, чтобы спасти вашу жизнь. Вы будете последним идиотом, если позволите ей уйти.
Я сделал глубокий вдох.
— Много лет назад была еще одна женщина, которая любила меня не меньше, чем Надин; ее звали Дениз, и я знатно трахал ее. Кто знает? Возможно, я получил по заслугам. Как бы там ни было, вы зря теряете время, потому что ни на какую реабилитацию я не согласен. Вы меня поняли? И чтобы вашего духа больше тут не было!
С этими словами я вышел из комнаты в сопровождении санитаров.
Последующие два дня были менее мучительными. Ко мне потянулись посетители — сначала родители, потом один за другим друзья и родственники. Все они пытались уговорить меня пройти курс реабилитации. Побывали у меня все — кроме Герцогини. Как женщина может быть такой бессердечной, особенно после того, как я пытался… а что я, собственно, пытался?
Я старательно избегал даже в мыслях произносить слово «самоубийство» — может, потому, что это было слишком больно. А может, мне просто становилось стыдно при мысли, что человек может быть настолько влюблен в собственную жену — вернее, настолько одержим ею, — чтобы покончить с собой. Ни один мужчина, обладающий реальной властью, на такое неспособен. Во всяком случае, мужчина, еще не растерявший остатков уважения к самому себе.
Вообще-то, если честно, я и не думал себя убивать. Я прекрасно знал, что меня отправят в больницу и сделают промывание желудка. Я знал, что Дэйв маячит у меня за спиной, готовый в любую минуту вмешаться. Правда, Герцогиня об этом не знала; в ее представлении я настолько обезумел при мысли, что могу ее потерять, до такой степени погрузился в бездну отчаяния, что решил уйти из жизни. Но тогда почему это ее не тронуло?
Да, верно, по отношению к ней я вел себя как скотина. И не только тогда, на лестнице, а и в течение нескольких месяцев до этого. А может, и нескольких лет. Чуть ли не с самого начала нашей совместной жизни я жил сообразно принципу «услуга за услугу» — я обеспечиваю ей Роскошную Жизнь, а взамен она закрывает глаза на мои шалости. Может, в этом и не было ничего дурного, однако следовало признать, что я перегнул палку.
И тем не менее я, несмотря ни на что, был уверен, что заслуживаю сочувствия. Или Герцогиня из тех женщин, кто просто неспособен на это? Неужели я ошибался в ней? Неужто ее сердце всегда было закрыто для меня? По правде сказать, я всегда это подозревал. Подобно мне самому — да и кому угодно — Герцогиня была, так сказать, «подпорченным товаром». Слов нет, она была хорошей женой, но ее прошлое не отпускало ее даже тогда, когда мы уже были вместе. Она росла без отца, который бросил ее, когда она была еще ребенком. Сколько раз она рассказывала мне, как в детстве по выходным надевала нарядное платье — держу пари, она и тогда была изумительно красива, с длинными светлыми волосами и ангельским личиком, — и часами ждала, что отец повезет ее обедать или на Кони-Айленд и будет хвастаться всем знакомым: «Знакомьтесь, это моя дочь! Ну разве она не прекрасна? Я так горжусь ею!»
Она часами ждала на крыльце — только для того, чтобы еще раз убедиться, что он не придет и даже не соизволит позвонить ей, чтобы извиниться.
Сьюзен, естественно, неизменно покрывала его: твердила Надин, что отец любит ее, но что он одержим своими собственными демонами, вынуждающими его вести бродячую жизнь, обрекающими его на бессмысленное существование.
Что, если я сейчас расплачиваюсь за его грехи? Возможно, ее холодность — всего лишь следствие той ожесточенности, к которой она еще в детстве приучила себя, утратив в конце концов всякую способность к состраданию. Или я просто цепляюсь за соломинку? Возможно, это расплата за выходки моих собственных демонов — за бесконечный разврат, за вертолет в три утра, за проституток в массажном салоне и за привычку щипать стюардесс за задницу…
А вдруг это и впрямь расплата — но еще более утонченная, более изощренная и коварная? Возможно, это месть за все законы, которые мне случалось нарушать? За наглые махинации с ценными бумагами? За деньги, которые я спрятал в Швейцарии? За то, что я кинул Кенни Грина, который всегда был мне надежным партнером? Кто теперь знает? Последние десяток дней я жил чертовски сложной жизнью. О такой жизни люди обычно читают в романах.
