Петр I - Сергей Эдуардович Цветков
После танцев садились ужинать. Тут уж французская ассамблея превращалась в привычную русскую попойку. Мужчины курили крепкий табак, играли в шашки, напивались допьяна, ссорились, бранились; зала наполнялась табачным смрадом, стукотней, шумом и криком. Все продолжали пить до последней возможности. В одном углу слышны были ссора и брань, в другом — чоканье бокалов за братство и дружбу. Вот уже адмирал Апраксин, по обыкновению, до того натянулся, что плачет, как ребенок; светлейший князь Меншиков падает под стол, а его княгинюшка с помощью нюхательных спиртов пытается привести его в чувство; князь Валахский схватился в рукопашной схватке с генерал-полицмейстером Девиером; барон Белов всех бранит, со всеми ссорится и всех вызывает на дуэль; генерал-майор Штенфлихт, обезумев от вина, выхватывает кортик — и прислуга, набросившись на него, волочет к дверям… Кто-то лезет ко всем с пьяными поцелуями, а под столами валяются те, кто не устоял против батарей Ивашки Хмельницкого… Дамы смотрят на все это и принужденно хохочут…
В те редкие часы, когда Петру хотелось побыть одному, он уезжал в Петергоф и уединялся в своем любимом Монплезире — одноэтажном доме из красного кирпича, построенном прямо на берегу моря. Высокие стеклянные двери спальни выходили прямо на залив. Здесь, завалившись на кровать, Петр подолгу смотрел на белесую соленую пустыню воды, слушая тоскливо-гортанные крики чаек и шум волн, накатывающихся на прибрежный песок… Как немыслимо-просто дарит море покой и прощение!.. Уплыть бы от всего в этот простор и там, в грозовой дали, слушать самое сладкое в мире пение — прощальное пение земли…
***
В июне 1723 года Петр вместе со всем двором уехал в Ревель. Там по повелению царя был воздвигнут изысканный розовый дворец для Екатерины, рядом с которым примостился скромный трехкомнатный домик для него самого. Дворец Екатерины был окружен просторным парком, украшенным прудами, фонтанами и статуями, но, отправившись туда гулять, Петр вскоре с изумлением обнаружил, что гуляет в одиночестве: выяснилось, что часовые у главных ворот получили приказ никого не впускать. Петр тут же отменил этот приказ, заявив, что никогда не стал бы разбивать такой большой сад только для себя и жены. На другой день по городу ходил барабанщик и оповещал жителей, что дворцовый парк открыт для всех желающих.
В следующем месяце царь вышел с флотом в море на маневры и в августе приехал в Кронштадт на церемонию чествования заслуженного ботика, который переименовал в «дедушку русского флота». Петр стоял за рулем, на веслах сидели четыре адмирала. Управляемый царем, ботик прошел между двадцатью двумя линейными кораблями и двумястами галерами, выстроившимися в два ряда. По сигналу царя все суда произвели пушечные залпы. Фарватер затянуло дымом, и над его густой завесой были видны лишь верхушки мачт самых высоких кораблей. Праздничный пир продолжался десять часов кряду, причем Петр объявил бездельниками всех, кто в этот день не напьется пьян. Великие княжны Анна и Елизавета обносили гостей бокалами венгерского. Все изрядно перебрали и от пьяных слез и поцелуев перешли к ссорам и дракам.
Осенью Петр отметил вторую годовщину Ништадтского мира. На многодневном маскараде он рядился то католическим кардиналом, то лютеранским пастором, то матросом, то армейским барабанщиком, демонстрируя свое умение заправски бить в барабан.
Восстанавливать здоровье Петр поехал не за границу, а на недавно открытые в Олонце «железные воды». В восторге от собственного курорта он утверждал, что олонецкая вода лучше любой немецкой. Врачей немало тревожил патриотизм царственного больного, который поутру выпивал по двадцати стаканов минеральной воды, насыщенной солями металлов. Однако Петр почувствовал себя лучше и в скором времени стал проводить дни в кузне, где с удовольствием стучал молотом. Совершал и далекие оздоровительные пешие прогулки с тяжелым ранцем за плечами.
Европа больше не манила к себе Петра. Европейская политика интересовала его теперь в основном в династическом отношении — великие княжны достигли брачного возраста, и Петр вернулся к мысли выдать их замуж если не за самого французского короля, то, на худой конец, за какого-нибудь из принцев французского королевского дома, с тем чтобы затем возвести молодую чету на польский трон. Французский посланник в Петербурге Кампредон поддерживал этот замысел.
Регенту планы царя показались заманчивыми: Польша была полезным союзником в тылу у Австрии. Поскольку кардинал Дюбуа по-прежнему выступал против брака Елизаветы с Людовиком XV на том основании, что отношения между Петром и Екатериной в момент рождения Елизаветы были еще весьма темными, — тем самым ставя под вопрос законность рождения царевны, то регент предложил другую кандидатуру — собственного сына, юного герцога Шартрского. Узнав об этом, Петр расплылся в улыбке и сказал Кампредону: «Я знаю его и ценю высоко».
Однако серьезным препятствием этим планам был польский король Август. Он уже не был ни другом, ни союзником Петра, и все же царь не хотел насильственно свергать пятидесятитрехлетнего короля. Зачем? Август болен; следует пока просто повенчать молодых и ждать, пока польский престол освободится сам собой. Но в Тюильри настаивали на обратном порядке событий: пускай царь вначале добьется избрания герцога Шартрского польским королем, а потом уж состоится венчание. Кардинал Дюбуа спрашивал Кампредона: а что, если Август проживет еще лет пятнадцать? Кампредон уверял, что этого не может быть, — чтобы приблизить конец, польскому королю всего-то нужно завести себе новую, резвую любовницу, и нет никаких сомнений, что Август так и сделает[58]. Между тем в письмах в Париж французский посланник выхвалял достоинства царевны: «Принцесса Елизавета сама по себе особа милая. Ее можно даже назвать красавицей ввиду ее стройного стана, ее цвета лица, глаз и рук. Недостатки, если таковые вообще есть в ней, могут оказаться лишь в воспитании и манерах. Меня уверяли, что она очень умна. Следовательно, если в сказанном отношении найдется какой-нибудь недостаток, его можно будет исправить, назначив к принцессе, если дело сделается, какую-нибудь сведущую и искусную особу».
Но дело не сладилось из-за противодействия кардинала Дюбуа, который в своих дружеских чувствах к Георгу I зашел так далеко, что совершал государственную измену, пересылая в Лондон оригиналы донесений Кампредона, а английский король возвращал их в Париж с собственноручными пометками на полях. Дюбуа затягивал дело, долго не отвечал Кампредону, потом писал ему, что в связи с возникшими у Англии возражениями следует повременить с венчанием… Наконец все решилось само собой. В 1722 году регент умер, Людовик XV, достигший совершеннолетнего возраста, женился на дочери Станислава Понятовского, а герцог Шартрский сочетался браком с немецкой принцессой.
Впрочем,
