Через невидимые барьеры - Марк Лазаревич Галлай
…Ляхов и Рюмин, летая на «Салюте-6», обнаружили, что вода в Атлантическом океане как бы вспухла в виде длинного – километров этак на сто – вала. Доложили в Центр управления полетом. Находившийся на связи Гречко деловито спрашивает:
– Как расположен вал: в широтном или меридиональном направлении?
– В широтном.
– Так это, наверное, экватор.
…В той же экспедиции у Ляхова пропали часы. В невесомости этому случиться недолго. Искал он их, искал. Сначала в легкодоступных местах, потом в более труднодоступных. Полез с отверткой за панель спального мешка. Часов там не нашел, но вместо них обнаружил надпись: «Чудак! Я уже здесь искал». Это несколькими месяцами раньше Иванченков тоже что-то потерял на станции, тоже полез за панель спального мешка и подумал, что такая ситуация обязательно повторится.
…На очередной пресс-конференции «Космос – Земля» – появилось в практике космических полетов, как мы видим, и такое – журналисты спросили Рюмина (это была для него уже вторая многомесячная космическая экспедиция), не встречался ли он в космосе с неопознанными летающими объектами – пресловутыми «тарелочками». Рюмин сначала добросовестно ответил, что, мол, нет, не встречался, а потом добавил, что надежды на такую встречу не теряет – потому и летает так долго.
Примеры подобного рода можно было бы продолжить до бесконечности.
А вообще-то, я думаю, большой успех у читателей имела бы книга – назовем ее условно «Космодромиадой», – в которой было бы собрано лучшее из космического и околокосмического фольклора. Читать такую книгу было бы не только весело (хотя могу поручиться: очень весело!) – она показала бы людей, овладевающих космическим пространством, еще с одной, далеко не последней в жизни человеческой стороны.
Комментировать проявления космического юмора – как, впрочем, всякого юмора – дело невозможное, да и бесполезное. Хочу заметить лишь одно обстоятельство: большая часть приведенных мною сейчас веселых шуток (в основном уже обнародованных в многочисленных газетных репортажах) относится к последнему времени – связана с космическими полетами семидесятых-восьмидесятых годов.
Что же, космонавты наших дней стали веселее, раскованнее, более привержены к юмору, чем их предшественники десять, пятнадцать, двадцать лет назад?
Нет, не думаю… Думаю, что скорее стали веселее и раскованнее люди, пишущие, комментирующие, рассказывающие нам о космосе. Поняли, что большое дело от юмора, шутки, улыбки не только ничего не теряет в своем величии, но, напротив, сильно выигрывает в восприятии людей. Что живой человек, находящийся рядом с нами на Земле (даже если физически он находится в данный момент в космосе), – это всегда лучше, чем он же, возвышающийся на пьедестале.
В непосредственном соседстве с юмором, в том же ряду категорий, необходимость которых в таком деле, как космические исследования, кажется с первого взгляда несколько неожиданной, стоит фантазия.
Хотя, вообще-то, о месте фантазии в любом творческом деле в последнее время говорили. Говорили, может быть, не много, но достаточно весомо. Классической в этом смысле стала фраза немецкого математика Гильберта, узнавшего, что один из его учеников собирается бросить математику, чтобы заняться поэзией, и сказавшего по сему поводу:
– Ну что ж. Наверное, для математики у него не хватает фантазии…
После этого уже не приходится особенно удивляться словам одного из пионеров космонавтики Михаила Клавдиевича Тихонравова, сказанным о Королеве в апреле шестьдесят шестого года – в первый День космонавтики, проводившийся без Королева:
– Он был очень возбудимый, увлекающийся человек. Человек богатой, порой необузданной фантазии…
И хотя Королев в обычном, «служебном», общении эту свою склонность к увлечениям и приверженность к фантазии, естественно, несколько припрятывал, поверить в сказанное Тихонравовым, в общем, нетрудно. Но вот Феоктистов – по внешним проявлениям своего темперамента едва ли не полный антипод Королева. И вдруг от Феоктистова мы слышим, что, в его представлении, в человеке «главный талант – увлеченность»! А говоря о попытках найти в беспредельном космосе «следы деятельности каких-то других разумных обществ, засечь сигналы внеземной цивилизации», он признается, что хотя «всерьез такую проблему мы пока не воспринимаем», но ему в это «хочется верить, скажем так, потому что очень уж грустно, если мы одиноки в мире…».
Согласитесь, такой повод для грусти не очень-то вяжется с устоявшейся в литературе фигурой рационального, суховато мыслящего, чем-то похожего на создаваемые им машины ученого – конструктора.
Чего уж после этого ожидать от людей литературы и искусства. И действительно, Назым Хикмет на вопрос журналиста Н. Мара, что он хотел бы увидеть на Луне, если бы полетел на нее, ответил – ответил в январе 1962 года, когда полет на Луну еще воспринимался большинством людей на Земле как чистая фантазия (опять она!):
– Новые краски, формы, которых не знает Земля. Слушая Гагарина и Титова, я понял, что, например, черный цвет там абсолютно черный… Замечу, кстати, что покорение космоса оказывает большое влияние на искусство… Космос будет влиять и на литературу – он требует от писателя большого кругозора и глубины…
Влияние на искусство… Влияние на литературу… Право же, довольно весомое дополнение к тому, что мы говорили по вопросу о том, «а кому он нужен, этот космос?».
И по-человечески очень понятно, почему, особенно в первые годы полетов пилотируемых космических кораблей, многих из нас так потянуло на романтические преувеличения или, по крайней мере, на романтически преувеличенные формулировки. Взять, к примеру, хотя бы выражение: «рейс к звездам», тысячу раз приложенное к орбитальным полетам. Ведь если нарисовать, соблюдая масштабы, земной шар и огибающую его траекторию такого полета, то линия пути космического корабля практически сольется с линией земной поверхности, – ну что, в самом деле, составляет высота полета в 400–500 километров по сравнению с двенадцатью с половиной тысячами километров – диаметром нашей планеты!.. Так что, строго говоря, это «звездное» плавание – плавание довольно каботажное. По сути дела…
По нашему душевному восприятию – нет! Только звездное – и ни капли меньше!
Откуда возникло такое восприятие? Интуитивно это понятно, наверное, каждому, но особенно четко я понял, в чем тут дело, прочитав очень понравившуюся мне книгу моряка и писателя Виктора Конецкого «Среди мифов и рифов». Участвуя в экспедиции в Атлантику в качестве второго помощника капитана – «секонда» – судна «Невель», он неожиданно получил возможность как бы прикоснуться к космосу. Задачей экспедиции было радиослежение с «той» стороны земного шара за советской космической станцией, которая отправлялась на Луну. Поначалу Конецкий – профессиональный моряк, привыкший к тому, что флот (недаром именуемый торговым или
