Через невидимые барьеры - Марк Лазаревич Галлай
Это – уже профессия! Тем более что и между полетами в космос вся жизнь этих людей до краев заполнена теми же космическими делами: анализом результатов проведенных полетов, подготовкой очередных, созданием новых космических систем, руководством полетами своих коллег…
Подтвердилась вроде бы и высказанная в той статье мысль, что центральной фигурой будущих космических экспедиций окажется ученый, экспериментатор, исследователь, но что при этом «без пилота-космонавта обойтись в обозримом будущем не удастся…». Впрочем, в более далеком будущем, наверное, тоже. Невзирая ни на какие потрясающие успехи в области автоматизации управления. Во всяком случае, если бы мне сегодня (и завтра, и послезавтра) предложили бы выбор: лететь в космос на аппарате, управляемом самыми что ни на есть сверхсовершенными автоматами, или же на аппарате, оснащенном необходимой автоматикой, над которой, однако, стоит живой человек, который контролирует ее работу, корректирует программу, включается по своему усмотрению в контур управления, принимает решения в принципиально новых ситуациях, – я бы решительно предпочел второй вариант. Хочется, чтобы «у кормила» находился человек, который так же, как и я, но, в отличие от автомата, весьма заинтересован в благополучном исходе полета. Вряд ли это соображение в будущем – все равно, обозримом или необозримом, – исчезнет…
Оправдалось в жизни и мое предположение о предстоящей дифференциации профессии космонавта – ее делении на более узкие специальности (пилота, экспериментатора, бортинженера), подобно тому, как это имело место в авиации. Правда, по мере развития этой дифференциации стал закономерно развиваться интерес и к ее противоположности – взаимозаменяемости космонавтов различного профиля. Отправляясь в двухмесячный полет на орбитальной станции «Салют-4» В. Севастьянов сказал, что у них с командиром корабля П. Климуком «нет жесткого деления обязанностей». Но, я думаю, «нежесткое» все же было…
В общем, все сколько-нибудь принципиальное – подтвердилось.
Снова оказался прав Сергей Павлович Королев. Он тогда много спорил со мной по существу содержания статьи (ему казалось, что я грешу антимеханизаторскими настроениями – недооцениваю перспективы развития автоматики). Но когда все вопросы «по существу» были обговорены и согласованы, он энергично – как умел это делать! – навалился на меня за форму: требовал большей определенности, уверенности. А я, особенно в том, что касалось прогнозов, норовил подобрать формулировки поосторожнее – мало ли как там дело обернется в будущем, какие новые факторы заиграют!.. Вот это-то и было не во вкусе СП (помните: «Луна – твердая»).
Еще до полета Гагарина Королев часто задавал мне – да и не одному, наверное, мне – вопросы, касающиеся деятельности, вернее, в то время еще только будущей деятельности, космонавта. И откровенно сердился, когда я не мог с ходу выдать ему четкий однозначный ответ. Однажды даже разразился по этому поводу короткой, но весьма энергичной речью, лейтмотивом которой было: «А для чего же вы тогда сюда прикомандированы!» Не помню сейчас всей этой речи текстуально, но заключительные ее слова удержались в памяти:
– …То есть как это – не знаете? А кто же тогда знает? Вы же летчик. Летчик-испытатель. А тут ведь совершенно то же самое!
Закончив так, СП все же нашел нужным после непродолжительной паузы уточнить:
– Почти то же самое.
Ничего себе – почти!.. Конечно, Королев лучше, чем кто-либо другой, понимал, что деятельность космонавта не «совсем» и даже не «почти» то же самое, что деятельность летчика. Но ничего более близкого из всего набора профессий, освоенных человечеством за последние две-три тысячи лет, в нашем распоряжении не было. Единственное, на что оставалось опираться, была профессия летная. А однажды решив на что-то опереться, Королев опирался уж как следует – всем весом! Всяких там «возможно», «не исключено», «есть основания полагать» не любил. И оказался – по крайней мере, в данном случае – прав. Сегодня написанное больше чем два десятка лет назад не кажется мне неоправданно категоричным. Отказываться от чего-либо из сказанного тогда – оснований нет. Другое дело – дополнить. Потому что предусмотреть заранее все ни я, ни другие авторы высказываний на тему о будущем облике профессии космонавта, естественно, не могли. Жизнь преподнесла много нового, никем не предугаданного. Выдвинула целые проблемы, самого существования которых никто заранее не видел, хотя сейчас мне кажется, что усмотреть вероятность возникновения хотя бы некоторых из них было, вообще говоря, возможно (но это уже, наверное, от того, что называется «задним умом крепок»).
Вот, например, одна из таких проблем – кстати, совсем не научная или техническая, а просто человеческая: что в жизни космонавта самое трудное? Сам полет? Подготовка к нему – всякие там барокамеры, сурдокамеры, центрифуги? Что-нибудь еще?..
В. Комаров на этот вопрос, заданный ему В. Песковым, ответил прямо, без секунды колебаний:
– Ожидание.
Ожидание!.. О подвигах мужества, совершенных космонавтами, написано (и, конечно, справедливо написано) очень много. Давайте подумаем о другом, пожалуй, не менее трудном подвиге – подвиге ожидания.
Представьте себе: молодой, любящий летать, полный сил летчик поступает… нет, не поступает (тут это слово в наше время уже почти никогда не подходит) – прорывается в отряд космонавтов. Проходит цикл общих тренировок – барокамеры, центрифуги, парашютные прыжки. Изучает ракеты и космические корабли, знакомится с теорией космических полетов… Все это поначалу для него ново, интересно. И хотя наш будущий космонавт – представитель летной профессии, одной из самых активных на свете – вскоре начинает замечать, что во всех своих тренировках он скорее объект, чем субъект происходящего, что какая-либо отдача у него еще только впереди, тем не менее ради того, чтобы лететь в космос, он готов и не на такое…
Но вот кончается этот цикл. И космонавт начинает ждать… Ждать не дни и месяцы – годы! Например, Ю. Артюхин, придя в Центр подготовки космонавтов в 1963 году, полетел в космос в 1974-м – через одиннадцать с лишним лет. Еще больше – ровно двенадцать лет – провел, ожидая своего полета, А. Губарев. А космонавт В. Жолобов – так все тринадцать. Да и у других – в этом смысле более удачливых – их коллег сроки ожидания оказались не намного меньшими… Почему так получилось? Наверное, назвать какую-то одну-единственную, все объясняющую причину тут вряд ли удастся. В печати указывалось на то, что с каждым следующим пуском – в ногу с усложнением космической техники – экипажам приходилось делать все более долгую и трудную подготовительную работу.
Но, конечно, не в одном этом обстоятельстве дело. Возьмем для примера ту же авиацию: современный боевой или гражданский самолет – машина такого же порядка сложности, что и космический корабль, и уж во всяком случае знаний и
