Эдвард Радзинский - «Друг мой, враг мой…»
Берия появился через три часа. Три часа мы покорно ждали, пока он… И слушали пластинки, постепенно наливаясь вином…
Как ни в чем не бывало хозяин радушно пригласил всех в столовую. Огромный стол был накрыт. Еда – его родная, мингрельская: гоми (горячая каша из кукурузной муки с ломтями молодого сыра), лобио, сациви…
Во время обеда привезли народных любимцев – футболистов тбилисского «Динамо».
– Ты теперь культурой руководишь, – сказал мне Берия. – Вот перед тобой сидит главная народная культура, – и представил: – Цвет нашего грузинского футбола, товарищи Шавгулидзе, Джорбенадзе, Гашели. Им предстоит игра с испанцами – знаменитыми басками, чемпионами мира, – и обратился к футболистам: – Товарищ Сталин ждет от вас завтра только победы.
За обедом выяснилось, что Берия в юности хорошо играл в футбол.
Поев, он встал, попрощался и… пошел спать, так и не поговорив со мной. Он еще раз указал мне мое место. Я был холуем Кобы, теперь должен был стать его холуем.
Аресты в Тбилиси шли непрерывно. Арестовали многих старых партийцев, занимавших важные посты. И сейчас принялись за друзей арестованных. С арестованными партийными вождями дружили многие мои подопечные – знаменитые писатели и поэты. Взялись за них. Из тюрем поползли страшные слухи о пытках и избиениях. И люди искусства – люди нежные – спешили, дабы избежать Кобиной тюрьмы. Первым покончил с собой великий поэт Паоло Яшвили… Другой великий поэт, Тициан Табидзе, надеялся, что пронесет. Его арестовали.
Я должен был подписывать вместе с представителями НКВД постановления об аресте знаменитостей. Я подписывал.
Но были и наивные люди, не понимавшие, что их ждет в тюрьме. Среди таких – мой дальний родственник, поэт Дато Н. Он был жалким поэтом, но счастливым человеком. Он очень удачно влюбился – в себя. Помню, на каком-то застолье я, как положено руководителю, из вежливости спросил его:
– Что пишешь, Дато?
Он, радостно улыбаясь, ответил:
– Написал цикл о любви. Закрыл тему.
У него в доме всегда лежала раскрытая книга Данте. Себя он называл «человеком Дантовского помола». Но сейчас, пожалуй, впервые он усомнился в себе: скольких великих забрали, а он на свободе. Неужели он не великий?
Теперь Дато надеялся, что его попросту забыли, ждал ареста каждую ночь. Но его все не арестовывали.
Он не вынес позора. Надел черкеску с газырями, сел на коня и выехал на площадь, на которой стоял мой дом. Было утро, он гарцевал один по пустой площади. И кричал мне в окно:
– Подписывай обо мне! Почему, кацо, не подписываешь?
Я долго смотрел, как он лихо скакал, наконец мне надоело. Я открыл окно и сказал ему правду:
– Ступай домой, Дато! Ты не знаменитый поэт!
Легко было Дато, молодому, не знавшему Кобу. А я его знал…
Я, который ничего и никого не боялся, повторюсь, боялся одного – своего друга.
Не успел я по-настоящему освоиться в Тбилиси, как вдруг Коба вызвал меня обратно в Москву. Накануне отъезда я повидал его мать…
Все время, пока я жил в Тбилиси, я пытался навестить старую Кэкэ. Но Берия однообразно твердил: «Нецелесообразно».
И вдруг стало «целесообразно». Я понял: это приказ Кобы, он хочет услышать мой рассказ о матери.
«Лучше бы он стал священником»
Бывшая наша прачка обитала теперь в бывшем дворце Великого князя Наместника Кавказа. Офицер НКВД вел меня через длинную анфиладу темных нежилых дворцовых зал. Всюду – прежняя мебель, всюду – опущенные занавеси, только поблескивали в полутьме зеркала и хрусталь на люстрах.
В комнатах было холодно, видно, здесь долго никто не жил.
Наконец мы пришли к Кэкэ.
Из всех бесчисленных комнат дворца наша бывшая служанка выбрала самую убогую и крохотную комнатушку прислуги. И как мне потом рассказывали, никогда из нее не выходила. В черном платке, в черном платье вдовы Кэкэ сидела на аккуратно застеленной кровати. Она как-то ссохлась, стала совсем крошечной. Напротив нее на стульях сидели две точно такие же старухи – в черных платьях и в черных платках. И молчали. В углу, поблескивая пенсне и лысиной, стоял Берия. И тоже молчал.
Я поздоровался.
Она долго смотрела на меня. Потом сказала старухам:
– Он стал старый, а я видела его, когда он родился, – и засмеялась.
Еще помолчали. Девушка, тоже в черном, принесла чай с айвовым вареньем.
– Пей. Помню, ты очень любил его в детстве. – (Честно говоря, я этого не помнил.) – И Сосо любил. Как он, Сосо? Он теперь один. Кто за ним ходит, готовит обед? Кто ходит за внуками?
Я отвечал, что у Сосо много помощников и они хорошо его обслуживают.
– Да, конечно, его обслужат, и внуков обслужат. Он ведь нынче вроде царя…
Улыбнулась. Обе старухи – тоже.
Я допил чай. Старухи молча смотрели. Берия кивнул мне: пора уходить.
– Что передать Сосо?
– Скажи, что у меня все в порядке, я скоро умру. Скажи, письма его получаю, все они у меня лежат в сундуке… Он сможет найти их там после меня… Я вам обоим ваше любимое варенье приготовила, возьми свою банку. Ему я отправлю сама. Увидишь его – скажи… – Она помолчала, потом добавила: – Он у нас теперь царь. Но куда лучше было бы, если бы он стал священником…
Она не простила Кобе Сталину убийство маленького семинариста Сосо Джугашвили. Она так и не съездила к нему в Москву, хотя Коба тщетно звал ее.
Жарким летом, всего через месяц с небольшим, Кэкэ умерла. Все ждали на похороны Кобу. Но он не приехал хоронить мать.
Я в это время уже жил в Москве.
Счастливая страна побед
Приехав в Москву, позвонил Кобе, но меня с ним не соединили.
Утром отправился на Лубянку в свой кабинет. В нем шел ремонт.
Я опять позвонил Кобе. Поскребышев ответил жестко:
– Товарищ Сталин занят. По всем вопросам обращайтесь к своему начальству.
Но в том-то и беда, что начальством моим был товарищ Сталин. Я позвонил официальному начальству – Ежову.
– С возвращением.
– Я не очень представляю, что мне теперь делать. Я должен был уехать в Париж, если помните…
– Сдался тебе говенный Париж. Живи здесь и блаженствуй. Можешь спать, есть, ходить в кино, драть девок. Если бы я мог так проводить время! Короче, жди. Пока насчет тебя никаких распоряжений. – и засмеялся.
Мы оба понимали: скорее всего это конец.
Я начал ждать – как ждали тогда очень многие! Перед тем как стать заключенным, я оказался совершенно свободен. Я ничего не сказал жене, она думала, что я хожу на работу. Обычно я возвращался с работы поздно, так что у меня была уйма свободного времени.
