Молотов. Наше дело правое [Книга 2] - Вячеслав Алексеевич Никонов
Светлана трудилась все в том же Институте всеобщей истории АН СССР, до скончания дней. Жизнь ее была обыкновенной для научного работника. Семья, Ленинка и ИНИОН, институт, культурная жизнь, за которой мама всегда следила с особо пристальным вниманием. Писала она дома. Ее стол был вечно завален выписками, рукописями, книгами с пометками на полях. Издала монографии: «Внешняя политика британских консерваторов», «Германия и Англия от Локарно до Лозанны», «Очерки европейской политики Германии», десятки статей. Готовила докторскую, но так и не успела… Она была необычной матерью — умным и остроумным собеседником, знавшим много интересного. Я не представляю, что бы без нее делал, осваивая в школе английский или литературу — здесь она была для меня непревзойденным педагогом. Она была любящей дочерью, женой, матерью, ласковой, по-своему заботливой (насколько может быть заботливой женщина, не умеющая готовить или стирать).
Она очень много и очень быстро читала. Не только и, подозреваю, не столько научную, сколько художественную литературу, исследования по искусствоведению и культурологии. Классику она знала всю, причем зарубежную, пожалуй, лучше, чем отечественную. Обожала детективы — где-то раздобыла всю Агату Кристи на английском языке, прочла всё. И меня приобщила к своему увлечению. Мама старалась оставаться светским человеком — не пропускала основные театральные премьеры, репертуары Большого, Ленкома, Таганки знала наизусть, часто брала нас, детей, с собой на спектакли, причем нередко на такие, которые сама раньше уже видела. Под конец жизни буквально влюбилась в оперетту. А когда начинался очередной Московский кинофестиваль, маму невозможно было увидеть дома. Она упархивала с раннего утра и успевала посмотреть за день несколько фильмов в разных кинотеатрах.
Очень трогательно Светлана общалась со своим отцом. Ездила по выходным к нему на дачу, и там они подолгу ворковали. Маме порой за «нетвердость коммунистических взглядов», увлечение новейшими веяниями моды и литературным декадансом доставалось от деда. Все годы после опалы Молотова, и я это хорошо чувствовал, мама жила в собственном мире, во многом ею же и выдуманном. Жила в построенной ею раковине, ограждавшей от внешних невзгод. Она старалась не отказываться от своих прежних привычек, оставаться рафинированно интеллигентной и светской, избавленной от житейских проблем, хотя материально уже не могла себе этого позволить. Мама постоянно занимала и перезанимала деньги, носила вещи в ломбард и всегда была кому-то должна. Она инстинктивно сторонилась текущей политики, все время опасаясь какого-нибудь подвоха, не была активной общественницей, старалась не влезать в политические диспуты или внутриинститутские интриги. И была не способна кого-то обидеть. Мама была очень ранимой и плохо защищенной от превратностей судьбы.
Настоящей опорой семьи в непростое время стал зять Алексей Дмитриевич. Молотов испытывал к нему исключительное уважение и признательность. И не только за то, что на него можно было полностью положиться, или за то, что он умел все, у него были золотые руки. Ровесник революции, Алексей Никонов происходил из купеческой семьи (хотя узнал я об этом «порочащем» обстоятельстве уже несколько лет спустя после его смерти). В центре Тамбова и сегодня стоит «дом Никонова» (отделение Центрального банка по области), построенный его дедом, принявшим еще и сан священника. Но родился Алексей в Москве, воспитывался в семье отчима, известного врача Красовского, пациентами которого были Шаляпин, братья Васнецовы. Стал студентом второго набора исторического факультета МГУ, блестяще его окончил, поступил в аспирантуру. Когда готовились к войне, осваивал специальность штурмана дальней авиации, но служить пришлось в Смерше. Воевал под Москвой, на Кавказе, в составе 4-го Украинского фронта освобождал Будапешт и Вену. Закончил войну в звании капитана, был трижды орденоносцем. После войны вернулся в МГУ, защитил кандидатскую, преподавал и на истфаке университета, и в МГИМО, где и познакомился со Светланой.
Молотов ценил его блестящий ум и эрудицию. Алексей был для него основной «референтной группой», главным собеседником, первым читателем всех его записок. Чувствовалось, как дед всегда его ждал и радовался каждому его приходу или приезду. Они часами гуляли, обсуждали рукописи, играли в домино. Алексей был выдающимся ученым-международником и блестящим лектором. От многих самых видных наших дипломатов я слышал отзывы о нем как наиболее запомнившемся им преподавателе. Но после 1957 года он 35 лет проработал в одном месте — в Институте мировой экономики и международных отношений Академии наук. Занимался главным образом закрытой тематикой, связанной с контролем над вооружениями. Основная масса его трудов выполнена в жанре аналитических записок для служебного пользования в ЦК КПСС. Отец первым в семье, уже в начале 1980-х годов, вновь стал выездным из страны — постарались высоко его ценившие бывшие директора ИМЭМО Николай Иноземцев и Евгений Примаков. В последние годы холодной войны он стал активным участником контактов с западным экспертным сообществом.
Жизнелюб, трудоголик, неугомонный рассказчик с замечательным чувством юмора, постоянно читавший, писавший, что-то мастеривший и чинивший, проявлявший фотографии, он всегда был душой любой компании, друзей и родственников. А компании собирались дома большие, на Новый год или дни рождения — по несколько десятков человек. Летом как минимум на месяц он уходил с коллегами и друзьями в байдарочно-яхтенные походы — по всей России, от Карелии до Байкала, но чаще — на Селигер и окрестные озера, причем с десяти лет и я принимал в них неизменное участие.
Молотов намного пережил своих братьев и сестер. Я застал только его сестру Зинаиду, которая была бездетной, и брата Николая, у которого было двое сыновей — Николай и Олег. Из Скрябиных чаще других у нас бывали племянник Влад, полковник Генштаба, с сыном Сергеем и женой Лидией — примой легендарного ансамбля Моисеева. Племянница Зоя Викторовна, когда приезжала из Воронежа, часто гостила у Молотова месяцами.
Частыми гостями были братья моего отца Клавдий, Николай Никоновы и Владимир Красовский с супругами Тамарой, Лидией и Галиной, а также с их детьми — моими двоюродными братьями и сестрами — Ириной, Олей, Юрой, Сашей.
В Жуковке жило много разного любопытного народа, с которым мы регулярно сталкивались на прогулках. Непосредственными соседями были Олег Лупов из Управления делами Совмина, вдова Вознесенского и Юдины. На той же 2-й Жуковке жили легендарный летчик Покрышкин, бывший секретарь компартии Грузии Мжаванадзе, председатель Гостелерадио Лапин, семья Тевосяна. После смерти Хрущева там появилась и его семья. На 1-й Жуковке жил с семьей Олег Трояновский, министр образования Елютин. На 3-й — Смиртюков. Булганин жил на собственной даче, которая располагалась вне поселка, ближе к реке, за высоким забором. Там же, в Жуковке, были и огромные, не в пример совминовским,
