Геннадий Семенихин - Послесловие к подвигу

- С площадки концлагеря, что ли? - мрачно осведомился Федор.

Хольц рассмеялся.

- Однако чувство юмора вас не покидает. Одобряю, по тут же вношу поправку. Пусть не тревожит вас это невеселое слово. Видите ли, господин майор, мы пе сошлись с вами на философских категориях. Ваши любимые мыслители не нравятся мне, мои - вам. Но есть одно философское течение, которое нас должно объединить.

Был когда-то давно на нашей грешной земле великий жизнелюбец Эпикур, породивший эпикурейство. В самом деле, что может сравниться с любовью к жизни, с возможностью ею наслаждаться. Вот мы заговорили о полетах. Все зависит от вас. Если захотите, вам будет предоставлена возможность летать.

- Мне?! - вскричал Нырко и даже приподнялся от неожиданности.

- Да, вам, - спокойно подтвердил Хольц и утвердительно кивнул лысеющей головой. - Не сразу, конечно, но будет. Вместо того чтобы возить на тачках кирпич или работать в какой-нибудь штольне в качестве военнопленного, вы будете служить в центральной или западной Германии в одном из наших учебных авиационных центров. Такому асу, как вы, овладеть пилотажем на "Мессершмитте-109" не составит особого труда. И не подумайте, что взамен мы потребуем от вас вести какую-либо подрывную работу против вашей страны. Теперь вы поняли, чего я от вас хочу?

Федор громко задышал и, сам того не замечая, сжал пальцы в тяжелые кулаки. Плотно стиснутые его губы побелели. В черных глазах под слетевшимися над переносьем крыльями бровей можно было прочитать гнев и сознание своей полной беззащитности. И Хольц это прочел.

- О! Вам не надо такого нервного напряжения, - сказал он жестко и высокомерно, - лучше надо подумать.

- А если я не соглашусь?

В глазах у немца блеснула ярость. Но только в глазах. Лицо оставалось по-прежнему спокойным и бесстрастным. Он даже голоса не повысил, когда сказал:

- О, не надо быть таким горячим. Чувства никогда не должны преобладать над рассудком. Если вы откажетесь, это будет огорчительно. В атом случае вашего доброго интеллектуального наставника, - он гордо ткнул себя длинным указательным пальцем в грудь, - немедленно удалят, а его место займет типичный силовик, - на лице у немца появилось выражение страшной брезгливости. - Знаете, господин майор, я делю офицеров нашей службы на психологов и силовиков. Психолог перед вами, а что такое силовик, вы понимаете и без пояснений.

- Значит, допросы, побои, пытки?

Хольц спокойно достал из кармана серебряный портсигар, вынул из него папироску.

- Скорее всего, так, как вы сказали, - подтвердил он. - Но может быть и другой, не более лучший вариант. Силовика не пришлют.

- И оставят вас до конца перематывать мне нервы?

Хольц выпустил затейливое кольцо прогорклого фиолетового дымка и долго следил за тем, как оно распускается, поднимаясь вверх, а потом и размывается, исчезая из виду.

- Нет. Мне уже здесь торчать будет нечего. Есть ещё один способ сделать человека заживо погребенным даже для родных и самых близких. Допросов и пыток не будет. К вам придут журналисты и фоторепортеры из "Фолькишер беобахтер", и в одном из её номеров, возможно, даже на первой странице, появится ваш портрет и большое интервью с вами, из которого будет явствовать, что вы, командир советского авиационного полка, под номером сорок три, добровольно перешли на нашу сторону, навсегда порываете с большевизмом и становитесь под боевые знамена фюрера.

- Ну и черт с ними, пусть пишут, - махнул беспечдо Федор рукой.

- Нет, подождите, - остановил его немец и аккуратно стряхнул пепел в розоватую раковину, которая неизвестно каким путем появилась на тумбочке, пока Нырко спал. Вероятно, приставленный к нему солдат хорошо знал повадки этого полковника. - Подождите, майор, - повторил Хольц, - одно небольшое уточнение. Скажите, какого вы мнения о нашем воздушном разведчике "Фокке-Вульф-189"?

- О "раме"?

- Да. Кажется, так прозвали его ваши пехотинцы.

- Ничего машина, соответствует своему назначепию, - сдержанно ответил Нырко. - Броня на ней хорошая. Не сразу такая машина в воздушном бою загорается. Однако вашему покорному слуге приходилось.

Одну "раму" отправил на тот свет.

- Предположим, - не очень охотно согласился Хольц. - Так вот, когда-нибудь на закате или на рассвете очередная "рама" выбросит на том участке фронта, где будет сражаться ваш полк, тысячи три листовок с вашим портретом и этим самым интервью. На русском языке, между прочим, - прибавил он вкрадчиво, с удовлетворением замечая, как меняется выражение лица у раненого летчика. - Полсотни из них будут наверняка доставлены в ваш Особый отдел. Вас потом расстреляют, но дело не только в этом. Вы относитесь к той породе людей, которая не боится смерти. Но долгие годы после вашей гибели на вашей собственной родине вас будут считать предателем и изменником.

- Какая мерзость! - выкрикнул Федор.

- Вот и выходит, что нет у вас, господин майор, иного выхода, как принять мое предложение. Решайтесь.

Напряженная тишина повисла в комнате. Кусая от бессильной ярости губы, Федор смотрел на занавеску с розовыми корабликами. Окно было приоткрыто, и ветер чуть-чуть её колебал. Со стороны шоссе доносился ровный гул проходящих на восток фашистских частей. И вдруг в дополнение к нему в небе возник другой, звеняще-веселый, такой знакомый, наплывающе-грозяый самолетный гул. Нестройно забухали зенитки, но было ужо поздно. Нарастающий рев авиабомб возник над крышей госпиталя, пригнул верхушки сосен. По коридорам забегали немцы, истопгао заголосили: "Аларм!" "Вот бы одна угодила в нас... - усмехнулся Федор. - И сразу бы потемки, пожар, и не надо принимать никаких решений. Все завершилось бы естественно, само собой". Но бомбы легли далеко от них. На шоссе что-то загорелось, донеслись отчаянные крики. Кусок штукатурки упал немецкому полковнику на колени. Хольц коротким точным движением сбросил его на пол, вытер белое пятнышко на брюках. На его лице не дрогнул ни один мускул.

- А у вас завидная выдержка, - сказал Нырко.

Немец, польщенный этими словами, гордо кивнул головой.

- Еще бы. Ведь я воюю значительно раньше, чем начали это делать наши вооруженные силы. - Отвернув обшлаг накрахмаленной белой рубашки, он посмотрев на часы и вздохнул: - Покорно извините меня, господин майор. Слишком много дел. И долго ждать ответа я не могу.

- Каким временем я располагаю? - мрачно спросил Федор.

- Завтра в девять утра я вас навещу, - проговорил немец, вставая и делая первый шаг к двери. - Думайте, Нырко, думайте, ибо, как говорил один из ваших великих полководцев, "первый выстрел воля, второй певоля". Рюмку коньяку не хотите?

- Стакан, - хрипло согласился Федор.