Моя бесстрашная героиня - Владимир Абрамович Цесис
Затем к нам присоединились наш сын, мой брат с женой и 4 приглашенных нами члена конгрегации. Наконец-то для Марины и меня, вдобавок к предыдущим 11 годам светского союза наступило время воссоединиться религиозным браком. Согласно религиозной традиции, религиозный брак гарантирует, что души жениха и невесты найдут друг друга и воссоединятся на небесах.
В начале брачной церемонии раввин пригласил нас, жениха и невесту, встать под хуппу, переносной балдахин, покоившийся на 4 шестах, под которым еврейская пара стоит во время церемонии своего бракосочетания. Для балдахина использовали таллит, иудейское молитвенное облачение, которое представляет собой прямоугольное белое шерстяное полотнище с повязанными специальным образом кистями, в которое облачаются евреи во время утренней молитвы. Ритуальные кисти (цицит) на молитвенном покрывале держат над головами новобрачных как напоминание о заповедях (мицвот). Еще они считаются талисманом против злых духов. Шесты хуппы держали мой брат, его жена и двое наших друзей по синагоге. Потом, как с незапамятных времен, согласно традиции, моя невеста, моя новообретенная невеста-жена, семь раз обошла вокруг меня, жениха, в соответствии со словами Иеремии 31:22 «Да будет женщина окружать мужчину».
После того как мы обменялись кольцами, которые к тому времени мы проносили благополучно целых 11 лет, наступил кульминационный момент церемонии, когда, под аплодисменты присутствующих, я разбил ногой стакан, завернутый в салфетку. Этот ритуал символизирует разрушение иудейского храма в Иерусалиме и полную завершенность брачного завета. Гости кричали Мазел тов! Мазел тов! что означает Счастья! или Удачи! В заключение нас поздравил наш раввин. Под гром аплодисментов мы сошли с помоста, теперь уже полноправные муж и жена, благословенные законами иудейской религии.
– Теперь уж Бог точно на нашей стороне, – сообщила мне моя возлюбленная жена с сияющей улыбкой.
Беда с матерью
Мы жили счастливо, спокойно и предсказуемо. У нас была хорошая работа и добрые друзья, сын хорошо учился, и Фортуна нам улыбалась. Америка открыла перед нами возможности, о которых мы и мечтать не могли. Наше матримониальное счастье было совершенным, мы умели любить друг друга, а это тоже искусство, и жили в мире и согласии.
Но, как известно, ничто не вечно под луной. Как-то осенью 1985 года невероятно смущаясь, моя мама призналась мне, что обнаружила какое-то затвердение в самом нижнем отделе желудочно-кишечного тракта. Она заметила его уже какое-то время назад, но ей было стыдно сказать мне, ее сыну, об этом зловещем открытии. На следующий же день мы с ней пошли к моему хорошо знакомому хирургу. Сидя в приемной, пока доктор осматривал мою маму, я очень нервничал. Через четверть часа дверь кабинета отворилась, и на пороге показался хирург с напряженным выражением лица. То, что он сказал, болью обожгло мое сердце: у моей матери был запущенный рак, наиболее вероятно уже с метастазами. Рак было зловещим словом в нашей семье. 17 лет назад от рака печени умер отец, а сейчас пришел черед матери стать жертвой зловещего заболевания.
Через 3 дня диагноз хирурга был подтвержден онкологом, а ещё через 2 недели – результатом биопсии. Для первичной химиотерапии мою маму госпитализировали в больницу. Когда во время утренних обходов моих пациентов я встречал в больнице ее лечащего врача-онколога, он улыбался мне широкой дружеской улыбкой, которая должна была выражать его оптимизм по поводу судьбы моей матери
– Не беспокойтесь, с вашей матерью все будет хорошо. Мы делаем все, что в наших силах, чтобы помочь ей, – не раз уверял он меня. – На прошлой неделе я читал статью об опухолях такого же типа, что у нее. Мы лечим ее в соответствии с последними рекомендациями, и я думаю, что мы сможем достичь положительных результатов, подобных тем, которые добились авторы статьи.
Моя мама перенесла химиотерапию на удивление хорошо. После двух месяцев этого лечения ее стали лечить радиотерапией амбулаторно в больнице, расположенной неподалеку от нашего дома. Вначале мать была достаточно сильна, чтобы ходить туда пешком, но потом у нее на это не хватало сил. После первого курса лечения ее врач назначил дополнительное лечение, на этот раз в университетской больнице. Добираться туда нужно было на машине, и в течение следующих 6 недель мы с Мариной по очереди возили ее туда на лечение.
Месяц спустя, в подвальном помещении больницы ко мне подошёл врач-радиолог, наблюдавшей за её лечением. Приятный человек средних лет с располагающей улыбкой, он первым заговорил со мной о болезни моей матери. Помня об изречении, что врач не всегда может помочь пациенту, но после визита к врачу пациент должен чувствовать себя лучше, я надеялся, что он сейчас скажет мне что-то обнадеживающее о состоянии здоровья моей матери. С милой улыбкой этот сын Гиппократа, который на вид был воплощением дружелюбия, уверенно заявил мне, что, хоть моя мать и выглядит крепкой, жить ей осталось не более месяца или двух. К счастью, несмотря на его безответственный прогноз, о котором его никто не просил, моя мама прожила еще целых полгода.
От многих друзей и знакомых я был наслышан, что в сфере онкологии безответственные заявления подобного рода не редкость. Принято считать, что врач должен поддерживать веру в лучшее будущее у своих пациентов и их семей, но на деле это не всегда происходит. Зачастую то, что врачи говорят о состоянии здоровья пациента его родственникам и близким, зависит главным образом от личности доктора. Есть врачи очень осторожные в своих высказываниях, а есть те, которые без зазрения совести «рубят правду-матку» в лицо пациенту и его семье, даже если эта так называемая «правда» может быть ошибкой и выводы были сделаны слишком рано. За время своей педиатрической практики я не раз наблюдал, как сломя голову некоторые медицинские студенты бежали в палату, чтобы сообщить плохую новость семье больного. Кто знает, может они подсознательно желали наблюдать реакцию страха на лицах тех, кому они сообщали дурную весть, при этом чувствуя себя «могущественнее» в этом мире, коль их слова могли производить такую драматическую реакцию на людей, которых они, кстати, могли совсем не знать.
Несмотря на то, что после окончания курса химиотерапии и облучения онколог матери стал менее оптимистичен, чем когда он видел ее в первый раз, он продолжал уверять ее и меня, что дальнейшие перспективы лечения оптимистичны.
Несмотря на довольно интенсивное лечение, которое
