Девочка с Севера - Лия Геннадьевна Солёнова
– Лечились?
– Лечились, – горестно подтвердила бабушка.
– Плохо! Не знаю, поможет ли заговор. Уже врачи приложились, напортили.
Бабушка, ругая моих безмозглых родителей, которые сразу не отправили меня к ней, Горошихе, уговорила её попробовать полечить. Горошиха взяла мою голову в свои руки и стала шептать надо мной что-то вроде: «Прилетайте, девы, улетайте, девы…». И много, много другого. Шептала минут пятнадцать. На прощание велела мне, как приду домой, положить на лицо кусок красной материи и делать это почаще. Я так и делала – клала на лицо свой пионерский галстук. К Горошихе мы с бабушкой ходили ещё два раза с перерывами в неделю. Рожа исчезла с моего лица навсегда. Не так давно у моего приятеля возникло рожистое воспаление на ноге. Он пошёл к известному в этой области медицины пожилому московскому профессору. Первый вопрос профессора был: «А красную тряпку прикладывали?»
В самом начале третьего класса у нас был диктант, в котором все слова надо было разделить на слоги. За лето всё забылось, и весь класс, за исключением одной круглой отличницы, написал его на двойку! Отличница получила тройку. Мы с моей подругой Галей тоже были отличницами, но, как и все, получили двойки. Галя от такого горя весь день проревела, а меня беспокоило лишь то, что родители будут ругать. Возвращались домой компанией из пяти человек и решали, как быть. Только начали – и на тебе: на первом же листе тетради двойка! Коллективный разум подсказал – листы вырвать, а поскольку дорога шла мимо озера, то и утопить! Как говорится, спрятать концы в воду. И надо сказать, что это нечестное мероприятие сошло нам с рук – никто ничего не заметил, по крайней мере родители. Но в нашей компании оказался один мальчишка, который посчитал, что вырывать двойки простительно всем, кроме меня – отличницы. Этой утоплённой двойкой он шантажировал меня два года! Как только мне случалось с ним сцепиться, он тут же заявлял, что расскажет Анне Николаевне, как я двойку утопила. Честно говоря, я этого очень боялась. Уж лучше бы я тогда отстрадала из-за двойки, чем постоянно жить под страхом разоблачения! Спустя два года, летом, будучи на отдыхе где-то в южных краях, он утонул. Стыдно признаться, при этом известии в душе моей не шевельнулось чувство жалости.
В четвёртом классе у нас с подружкой Галей появились поклонники – два брата Фёдоровы. В те годы неуспевающих учеников оставляли на второй год, а иногда и на третий. Так вот, старший Фёдоров, Галин поклонник, уже по третьему году отсиживал четвёртый класс, а его младший брат, которому за компанию досталась я, – лишь по второму. Нашей наставницей в сердечных делах стала Лида Фомченкова – девица с пышной грудью и соответствующими желаниями. Она, засиживаясь в каждом классе по два года, отбывала третий срок в четвёртом классе и вскоре вообще покинула школу. Как я понимаю, она была для нас тем, что в психологии называется «чёрным учителем». Она принимала живое участие в наших взаимоотношениях, сама была влюблена в старшего Фёдорова, и ей, как она говорила, очень хотелось с ним целоваться. Несмотря на её наставления, наши отношения с ребятами были вполне невинными – они ограничивались лишь тем, что ребята провожали нас домой после уроков. Однажды зимой, возвращаясь домой, увидели, что на крутую сопку намело большой гребень снега. По предложению братьев Фёдоровых решили покататься на портфелях, съезжая вниз по гребню. Было очень весело и страшно – лететь вниз по вертикальному гребню. Шедшие по мосту и наблюдавшие это люди останавливались, кричали нам, что мы шеи сломаем, требовали прекратить это занятие. Куда там! Нас такое внимание только подзадоривало! Уже на следующий день слух о нашем убийственном поведении дошёл до ушей учительницы. Анна Николаевна на первой же перемене отозвала нас с Галей и сделала внушение. Она отчитывала нас не за то, что, катаясь таким способом, мы могли изувечиться, а за то, что дружим с нехорошими мальчиками.
Для неё это было большее зло. Братья Фёдоровы не смогли в очередной раз преодолеть четвёртый класс, ушли из школы, и наши романы сами по себе сошли на нет.
Ступины
В бараке, в котором мы поселились после возвращения из Белоруссии, нашими соседями была многодетная семья Ступиных. Родители поженились, каждый имея двоих детей от первых браков. В семье было шестеро детей: две девочки – дочери отца от первого брака (мать их умерла), сын и дочь жены от первого брака (отец погиб), и две девочки родились в совместном браке. Семью нельзя было назвать дружной. Мать своих родных детей явно выделяла. Дети это чувствовали, и у неродных девочек жизнь была нелёгкой. Вскоре, когда младшие девочки ещё были маленькими, у матери случился инсульт. (Моя мама говорила, что её Бог наказал за плохое обращение с неродными детьми.) После инсульта она с трудом передвигалась по комнате, делать ничего не могла, говорить тоже, только мычала. Она жила в таком состоянии долго-долго, пережила и мужа, и единственного сына. Заботы о домашнем хозяйстве легли на плечи старших детей, и они как-то справлялись. Врачи рекомендовали матери морские ванны. Дети возили на санках в бочке морскую воду из залива, нагревали её и купали в ней мать. Это не помогло. В комнате родителей было чисто, мать ухожена. Дети же спали в другой комнате на общем топчане. Жили они в беспросветной нищете. Отец – столяр, зарабатывал немного. Весной дети собирали свежие столбики подорожника и варили из них суп. Собирали осоку на болоте, нижняя часть стебля была нежной и съедобной. Иногда на ужин была просто сырая картошка. Я тоже её хрупала вместе со Ступиными, сидя на столярном верстаке у них на кухне и слушая детские страшилки. Собирали пустые бутылки и сдавали их, чтобы хоть немножко денег заработать. Бутылки стоили копейки, собрать их надо было много-много, поэтому собирали по помойкам по всему городу. Летом ходили в сопки за грибами и ягодами. Я с ними тоже повсюду таскалась – другой компании рядом не было. Вместе играли, вместе протыривались в кино, которое показывали солдатам или матросам в их клубах, куда взрослым штатским лицам
