Девочка с Севера - Лия Геннадьевна Солёнова
В Белокаменке была маленькая бревенчатая общественная баня. Русская баня с каменкой в углу и двумя огромными деревянными бочками с водой. Мне до сих пор памятен запах необыкновенной свежести, который стоял в бане, и ощущение удивительно мягкой воды на коже!
Помимо Белокаменки вдоль залива были и другие так называемые точки: Тюва-губа, Сайда-губа и другие. В них были рыболовецкие колхозы. Кроме того, в них выращивали овощи – картофель, морковь, капусту. Во времена Н.С. Хрущёва по местному радио передавали бойкие репортажи о том, что кукуруза на полях Заполярья достигла молочно-восковой спелости. В это верится с трудом, но по приказу партии пытались и кукурузу сажать в тех краях.
Позднее эти «точки» стали военными базами. Некоторые из них сменили названия.
Белокаменка. Лия. Лето 1948 года
Наконец мы оказались в Полярном и поселились в очередном бараке. Отец стал работать в райисполкоме, мама устроилась работать рядом с домом в управление тыла флота. Вскоре на несколько месяцев отца направили на курсы повышения квалификации в Ленинград. Вернулся он другим человеком. Холостяцкая жизнь не пошла ему и нашей семье на пользу. Он стал выпивать. Между родителями частыми стали скандалы с выяснением отношений, чего раньше не было.
Наступил Новый, 1949 год. Мама ждала ребёнка. Ёлки у нас не было, а мне очень хотелось поскакать у наряженной ёлки! «Ничего, – сказала мама – впереди ещё старый Новый год». Она подобрала на улице ёлку, уже отпраздновавшую Новый год. Мы её вдвоём украшали – делали из цветной бумаги цепи и другие украшения, когда у мамы начались схватки. Пришёл с работы отец и отвёл её в роддом, который был неподалеку от нашего дома. Утром мне объявили, что у меня родилась сестра. Это случилось 11 января 1949 года. Вот её и назвали Татьяной – именем, которое первоначально предназначалось мне.
Летом того же года родители, взяв Таню, уехали отдыхать, а меня оставили на попечение бабушки. Бабушка работала ночным сторожем в городской сберкассе. (Вот были времена – божьи одуванчики охраняли сберкассы!) Уходя на дежурство, она запирала меня в своей комнате. Ночью было светло как днём, но с портрета на стене на меня смотрел дед. Смотрел прямо в душу! Смотрел вполне добродушно, но мне было так страшно, что я с головой закутывалась в одеяло и с ужасом в душе засыпала. Иногда мне удавалось умолить бабушку взять с собой на работу, и это было счастьем – свернувшись калачиком, заснуть в уголке жёсткого чёрного кожаного дивана в сберкассе.
Бабушка была набожной. В переднем углу комнаты висела икона, перед которой всегда теплилась лампадка. День бабушки начинался молитвой перед иконой с поклонами в пол, со стоянием на коленях. Перед обедом бабушка тоже молилась, но короче. Самое длинное моление происходило на ночь перед сном. Судя по времени, которое бабушка проводила в молитвах, она знала их множество. Бабушка и меня приобщала к Богу, объясняя, что он везде и всюду, а главное, всё видит. Вот этого я и боялась, думая, что боженька стоит за моей спиной, тоже молилась, не зная ни одной молитвы, но усердно крестясь и кланяясь. Моления закончились, когда я стала пионеркой, превратившись в ярую безбожницу. Моя двоюродная сестра Анжела (Элла), будучи на год меня младше, продолжала следовать наставлениям бабушки. Я же над ней насмехалась: «Смотри не расшиби лоб!» Бабушка ругала меня богохульницей, грозила божьей карой. Она соблюдала посты и отмечала все церковные праздники. В такие дни пекла пироги и не затевала серьёзных хозяйственных дел, говоря: «Сегодня птица гнезда не вьёт, красная девица косы не плетёт». Я живо представляла себе, как в большой праздник красная девица гуляет с растрёпанными распущенными волосами. Думаю, бабушка больше любила Эллу, чем меня. Я внешне пошла в отцовскую породу, а моего отца бабушка явно недолюбливала. Кроме того, Элла была послушнее меня. Глядя на её густо опушённые волосами руки и ноги, бабушка говорила:
– Это к везению. Счастливая будешь, Анжелка.
Я такого «везения» была начисто лишена и завидовала Элке. Бабушка не смогла оценить предсказательную ценность приметы – ушла из жизни раньше, чем развернулись основные события в жизни её внучек. Нельзя сказать, кто из нас был более счастлив. Как и должно было быть, мы прожили очень разные жизни, со своими радостями и горестями, достижениями и неудачами. Со своими трагедиями. Счастье, как известно, – понятие субъективное, а Эллу уже не спросишь. Её не стало в декабре 2005 года.
Бабушка во многом сохраняла деревенский уклад жизни. У неё, например, были каток и валёк, которыми она гладила белье – полотенца, наволочки. Попробовав, я поняла, что это занятие требует больших физических усилий. Одежду бабушка гладила духовым утюгом, в который засыпались горящие угли. Чтобы остывающие угли опять разгорелись, утюгом надо было помахать. Это действо бабушка мне доверяла. В сундуке у неё хранился деревенский наряд: кокошник, рубашка, сарафан. Бабушка его никогда не надевала, но зачем-то хранила. Наверно, как память. Я его примерила. Он был мне явно не к лицу. Во всяком случае, так мне показалось.
Здравствуй, школа!
Вернулись родители. 1 сентября я должна была пойти в первый класс и канючила, чтобы меня скорее записали в школу. «Не ной, – сказала мама, – нам с папой некогда, пойди и сама запишись». Я так и сделала. Мы жили в Старом Полярном, а школа стояла и до сих пор стоит на макушке сопки в Новом Полярном. Большое трёхэтажное кирпичное здание в виде буквы «П» построили матросы в 1937 году за три летних месяца. Школа была из красного кирпича, во время войны в ней был госпиталь. В её
