Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович
А ведь характер мой, в общем, кажется, довольно устойчив?
30/XI 1911 г. Сегодня Шляпкин рассказал65, как происходят иногда ученые прения.
Дело шло о Федоре Черном, князе Смоленском и Ярославском, сделанном потом святым, а на самом деле – мерзавце большой руки, как отозвался об нем Илья Александрович.
Возникло недоумение, почему он был князем двух столь далеких друг от друга областей?
Соболевский, на основании данных языка, почерпнутых им из договорных грамот, хотел доказать, и думал, что сделал это в своем докладе на эту тему, что князем этих областей он был потому, что в Ярославской области население состояло из тех же кривичей, что и в Смоленской.
Тогда И. А., как «язычник» – так он про себя выразился сам, – спросил у него:
– А скажите, пожалуйста, Алексей Иванович, сколько грамот было у Вас для этого исследования?
– Змеиный вопрос, – (И. А. представил, как Соболевский, заикаясь, прошипел эту фразу, и при этом заметил: – Ну, вы ведь знаете, что Алексей Иванович вообще человек довольно свирепый!), – сами знаете, что две!
– Ну, а при двух грамотах (это уж И. А. объяснял нам) как же можно считать вопрос доказанным? Вы же сами понимаете, что эти грамоты могли быть написаны писцом, которых [так!] князь привозил с собой обыкновенно из Киева. Здесь еще следует доказать прежде, какой писец, местный смоленский или киевский, их писал, чтобы установить, влияние языка какой местности в них отразилось.
– Ну а после меня, – продолжал И. А. свой рассказ, – поднялся С. Ф. Платонов, да уже как историк, понимаете, его спрашивает: «А скажите, Алексей Иванович, где сказано об этом в летописях?» – Ну а в летописях, вы же знаете сами, ничего не говорится о том, что в Смоленской и Ярославской областях были кривичи. – После встает Середонин и уже как до некоторой степени изучавший географию древней Руси спрашивает: «Не укажете ли мне, Алексей Иванович, общих географических названий в этих двух местностях, как мы это видали в других случаях, когда один народ переходил на новое место и переносил туда свои старые названия?» – После Середонина, понимаете ли, встал Спицын; тот, знаете ли, археолог, да и тоже: «Насколько мне известно, Алексей Иванович, и различные обычаи и обряды, вот погребения, например, совершались у них по-разному». – Тут уж, понимаете ли, Соболевский не выдержал да как набросится на нас: «Да что я вам, волк, в самом деле, что вы на меня как собаки все напали!..» – Мы, понимаете ли, все как один так и рассмеялись, и – необыкновенно редкий и счастливый случай – рассмеялся и сам Соболевский.
– Да, не всегда так мирно кончаются научные дебаты, знаете ли! – закончил И. А. свой рассказ. Мне он очень понравился, и воображаю себе ярость Соболевского и его шипение: «Змеиный вопрос!» А Платонов таки свой, верно, и предложил по-змеиному, он на это мастер! Шляпкин слишком добродушен, и он может предложить ядовитый вопрос, но тон у него не может быть, мне кажется, ядовитым.
Сейчас заходила ко мне Lusignan и рассказывала о своих делах в обществе ориенталистов66. Воображаю ее, одну женщину среди этих 55 мужчин, совсем не привыкших к подобному появлению. Да еще когда председатель посадил ее рядом с собой за стол, и ей пришлось излагать свое дело и затем его отстаивать. Воображаю! Она говорит, что там члены все дипломаты, ну или из дипломатического корпуса, во всяком случае.
Сегодня получила от Пругавина приглашение прийти к нему завтра (четверг – приемный его день) прочесть свою рукопись. Вот положение!!
Что ж делать! Пойду, только нарочно пораньше, пока у него еще никого не будет.
Неужели действительно я завтра засяду за экзамен и сдам его 12‑го, жульническим манером, понятно? Но тогда начатая вчера вещь, наверное, останется недоконченной и – прощай, вольная жизнь! А также и дневник…
Сейчас прочла исповедь протопопа Аввакума67 и не могу понять, как могло сложиться такое общераспространенное мнение об его упорстве, тупом фанатизме и непримиримой ненависти ко всем «инако верующим»? По-моему, более кроткого и всепрощающего существа трудно найти среди раскольников, а если бы он не был фанатиком, каким же был бы он расколоучителем, и проповедником вообще?
Тупости тоже в нем нет, т. к. его автобиография обнаруживает в нем человека с чуткой душой и тонким пониманием даже красот природы. Изложение же показывает человека, наделенного литературным даром. Правду говорил Тургенев, что русским людям следовало бы поучиться у Аввакума чистоте русского языка68; хороший язык, образный, а эпический тон всего повествования придает особый, кроткий и умиротворяющий колорит всем рассказам о мучениях и избиениях (чуть ли не на каждой странице его бьют), которым был подвергнут несчастный протопоп со своей протопопицей.
И вот образчик образности языка:
Пашков говорит ему: «Для тебя дощеник худо идет… поди-де по горам», – и Аввакум рассуждает по этому случаю: «О горе стало! Горы высокия, дебри непроходимыя, утес каменной яко стена стоит, и поглядеть – заломя голову; в горах тех обретаются змеи великие…» и пр. и пр.
1/XII 1911 г. Сегодня опять идет снег, сильный такой снег! И настроение то же, что третьего дня. Хорошо бы пописать!..
Но нет. Надо идти в библиотеку за новым изданием Морозова69, и тогда в 11 ч. придет Корнилова, Кондратьева70 – как ее там, не помню. Вместе читать. Только это меня и спасет, одна я не выдержала бы. А вдруг мне удастся и экзамен сдать, и настроение сохранить?..
Для последнего нужно только непременно каждый день думать хоть понемножку о предмете.
Только вряд ли, это был бы такой сюрприз себе самой, которого я от себя вовсе не ожидаю.
Вчера я заговорила про жульническую манеру, какой намерена сдать экзамен.
Но, в сущности, жульничества с моей стороны нет, а со стороны Шляпкина только понимание положения и отсутствие мелочной придирчивости.
Дело происходило так…
Еще раньше я спрашивала Шляпкина, будут ли у него экзаменационные сроки в конце декабря месяца71, т. к. к началу я не успею приготовиться. Он мне ответил: «Мы это с вами как-нибудь частным образом устроим, сговоримся».
Я поняла это так, что он меня проэкзаменует вне срока, как это он делает, и подхожу к нему вчера с тем же вопросом.
– А почему вам не экзаменоваться двенадцатого?
– Потому что я не успею.
– Как, за 12 дней вы не успеете ничего прочесть? Что-нибудь да прочтете. Вот и приходите.
– Но что же я могу? Одного Морозова да Варнеке две книги? Веселовского
