Борис Сичкин - Я из Одессы! Здрасьте!

Недавно была очень сложная операция. У солдата пробито дыхательное горло, естественно, он не мог ничего есть, пришлось делать отводную трубку. Пришли проведать его друзья и принесли бутылку самогонки. Тот её разболтал, вставил бутылку в трубку и вылил содержимое себе внутрь. Дикость!

Наш ансамбль расположился на ночёвку в десяти километрах от Сталинграда на хуторе Красная Слобода.

Немногочисленные дома были битком набиты офицерами каких-то тыловых служб. Горизонт круглые сутки был чёрно-красного цвета. Это день и ночь пылал Сталинград. Город подвергался непрерывным бомбёжкам и артобстрелу.

То и дело над хутором пролетали тяжело гружённые юнкерсы.

Всякий раз обитатели хутора, заслышав шум моторов над головой, опрометью выскакивали из дома и бросались в поле, но немцы не разменивались на мелкие цели.

В очередной раз, когда мы все лежали, уткнув носы в землю, рядом послышалась канонада. Оказалось, что по немцам открыл огонь расчёт единственного зенитного орудия, неизвестно каким образом оказавшегося на этом хуторе. Казалось, что сейчас несколько фашистских самолётов отделятся от строя и зайдут в пике над нашим хутором. Это означало бы конец. К молодому парню-зенитчику с криком и бранью бросились сразу несколько офицеров.

— Идиот! Кто тебя просил открывать огонь? — орали они.

— Они летят мимо, пусть летят себе на здоровье. Там их встретят. Офицеры пересыпали свою речь отборным, ядрёным матом.

— Но там Сталинград. Мы можем отвлечь часть самолётов, — лепетал недоумевающий зенитчик, уверенный, что выполняет священный долг.

Ему не дали сказать слова.

— Какое ты имеешь право рисковать нашими жизнями? Зачем ты провоцируешь немецких лётчиков? Больше не вздумай стрелять!

Ничего не мог понять этот солдат-зенитчик, который в этот момент думал о Родине, а не о своей шкуре.

БОРИС КАМЕНЬКОВИЧ

С Борисом мы были знакомы с раннего детства. Я его учил танцевать, и вместе с ним мы поступили в ансамбль народного танца Украины. Вместе мы прошли всю войну и продолжали дружить вплоть до моей эмиграции.

Человеком он был интересным, талантливым. Виртуозно танцевал европейские бальные танцы, чем приводил женщин в восторг. У них он пользовался огромным успехом. Он всегда влюблялся, писал им стихи, страдал, ревновал.

Решающим фактором для его любви были красивые женские ноги. Умственные способности значения не имели. Короче, это были красивые дуры. Если он находился с одной из них, то редко ей изменял. Он был весь поглощён любовью. Расставался он с ними быстро. При этом очень страдал, но потом мгновенно влюблялся в другую. Его жизнь состояла из цепи коротких пылких романов. И всякий раз он влюблялся словно впервые.

Борис обладал ещё одним уникальным качеством. Он мог уснуть в любое время, в любой обстановке, стоило только ему положить голову на подушку. Даже любовные страдания уступали сну.

Он любил своё здоровье и внимательно к нему относился. Как-то ему сказали, что гоголь-моголь очень полезен, и он каждый день взбивал себе пять желтков с сахаром и выпивал их залпом. Если бы ему сказали, что молодая нефть полезна для организма, он бы пил её, не обращая внимания на угрозу нефтяного кризиса.

Один из романов Бориса закончился женитьбой. Война разлучила его с молодой женой.

Как-то мы с ним встретились с двумя офицерами, только прибывшими из тыла. Оказалось, они были в нашем родном Киеве и хорошо провели время. Даже успели обзавестись одной на двоих любовницей, они подробно, со смаком и обилием интимных деталей рассказали о своих похождениях, а в заключение показали фото дамы сердца. Ею оказалась жена Каменьковича. Борис онемел. Не сказав ни слова, он ушёл.

Дело было перед концертом. К началу выступления Борис не появился. Начальник, знавший о происшедшем, очень волновался. Дело в том, что все артисты были вооружены пистолетами, и он опасался, как бы Борис не покончил с собой.

После концерта я бросился искать его и нашёл своего друга в роще, спящим. Он спал, как спят только здоровые счастливые дети, чуть посапывая и с блаженной улыбкой на лице.

Я тихонько разбудил его. Он проснулся и спросил.

— Концерт начали?

— Концерт закончился.

— Что ты говоришь? Понимаешь, я пошёл в рощу пострадать, испить всю горечь измены. Я лёг на траву и провалился в сон, не успев подумать об этом. Я так долго и крепко никогда не спал.

Я посоветовал ему напустить на лицо грусть, чтобы не было неприятностей от начальства, так как концерт шёл без него.

Мы вдвоём возвратились, весь ансамбль нас ждал и очень волновался. Я сказал начальнику, что застал Бориса в полуобморочном состоянии, и что за ним нужен глаз да глаз. Начальник попросил меня хитростью отнять у него пистолет. Я обещал это сделать и следить за ним, чтобы он перед концертом не уснул.

ДЕДОВ

Мои фронтовые воспоминания, вероятно, отличаются от привычной военной мемуарной литературы. Я больше пишу о людях, с которыми прошёл военными дорогами, нежели о самой войне. Это неудивительно. Ведь я не принимал никаких стратегических решений, я не поднимал солдат в атаку, я не ходил в разведку. Я просто развлекал бойцов, я поднимал их настроение.

Я пишу о людях, с которыми работал во «фронтовой части хорошего настроения».

Одним из моих сослуживцев по ансамблю был певец-бас Дедов, человек лет пятидесяти, двухметрового роста, могучий, с красивой львиной гривой. В его голове, вероятно, была единственная извилина и то очень прямая, главной его страстью была еда. Он пожирал все подряд, без разбору. К деликатесам он относил сало и мог съесть целую свинью. У него была справка, которой Дедов очень гордился. В справке было написано, что его по конкурсу не приняли в Большой театр. Когда ему говорили, мол, нашёл чем хвастать, Дедов отвечал:

— А ты посмотри, кто подписал эту справку: народные артисты СССР Козловский и Лемешев. Он очень боялся бомбёжек и на новом месте старался стать на постой подальше от военных объектов. Естественно, для этого требовалось кое-что разузнать у местного населения. Как правило, это плохо кончалось. Одержимые шпиономанией сдавали Дедова в военную комендатуру.

Если перед началом концертом его не было, я рекомендовал начальнику искать Дедова в

СМЕРШе — военной контрразведке, и ни разу не ошибся.

Дедов верил в меня, как в Бога. Он не сомневался, что я все знаю. Солдатский паёк ему был на один зуб, и он часто ходил в деревню выпрашивать у крестьян сало.

Как-то мы обслуживали на передовой танковый полк, было затишье, но в любую минуту мог произойти танковый бой. До немецких позиций рукой подать, и буквально на каждом шагу стояли часовые. Рядом было село, куда стремился Дедов, чтобы достать «сальца». Он меня просил, чтобы я узнал пароль. Сделав вид, что просьба потребовала неимоверных усилий, сообщил ему пароль — «Курок», а ответ — «Курск». Счастливый Дедов отправился в село. На обратном пути, когда его остановили часовые, он уверенно сообщил пароль, но вместо отзыва последовала команда: «Ложись!» Лежал он примерно часа полтора, пока с ним не разобрались. Так повторялось трижды. Всякий раз я объяснял, что опасность заставляет командование принимать меры сверхбдительности, и Дедов верил мне. Чувство вечного голода напрочь затмило у него все.