Полярные дневники участника секретных полярных экспедиций 1949-1955 гг. - Виталий Георгиевич Волович
Пока мы занимались оказанием медицинской помощи, Наместников пытался наладить связь с лагерем. Но лагерь молчал. Мороз всё усиливался. Каким-то чудом уцелевший градусник показывал -27. По моей прикидке, до лагеря было, наверное, километра три. Тащить раненых через торосы на такое расстояние было нам не под силу. Положение становилось отчаянным.
Чтобы не заморозить раненых, двое из которых оставались без сознания, мы затащили их в фюзеляж и накрыли оленьими шкурами. Я взглянул на часы. Прошло уже два часа. «Что ж, надо идти. Другого выхода нет», – сказал Борис Семёнович (Осипов. – В.В.). Я определил направление на лагерь по звёздам, и тут, к нашей радости, между торосов замелькали огоньки фонариков. Помощь пришла! Во главе приближавшихся зимовщиков, тяжело дыша от усталости и волнения, шагал заиндевевший Сомов.
– Ну, слава Богу, добрались, – сказал он, присаживаясь на торос. – Все живы?
– Все, все, – сказал Осипов. – Правда, Водопьянову и Коле Коровину крепко досталось.
Добирались до лагеря мы часа три. Разместили пострадавших в одной из жилых палаток. Включили обе газовые горелки и в придачу паяльную лампу. Всех наших раненых заново, теперь уже аккуратно, перебинтовали. А тут и Титлов посадил машину на половинке полосы. Он уже километров на сто улетел и вернулся, перехватив сигнал тревоги. Вот так-то. – Аккуратов тяжело вздохнул, заново набил погасшую трубку. – А теперь можно и по чарочке за благополучный исход.
Тем временем начальник шмидтовского аэродрома лихорадочно опрашивал все ближайшие авиапорты, где есть больница, прося согласия на прилёт Титлова с раненым.
– Что будем делать, Михал Алексеич? Певек закрыт по погоде. Бухта Провидения не принимает – пурга. И в Анадыре пурга. Остаётся только Сеймчан. Но до него топать больше 1000 километров. Да и, сказать честно, я не очень уверен, что они дадут добро. Как-никак лагерная зона. Но всё же попытаюсь добиться их согласия. Ведь Сеймчан – единственный выход.
На удивление быстро Сеймчан дал добро, и Титлов распорядился готовить машину к вылету.
– Как думаешь, – обратился он к штурману Гене Федотову, – сколько нам времени потребуется, чтобы добраться до Сеймчана?
– Если ветер будет попутным, то часа за четыре, – сказал тот, прикидывая на карте маршрут предстоящего полёта.
Самолёт долго пробивался сквозь клубящуюся муть насыщенных влагой облаков и наконец вырвался на голубой простор, подсвеченный начинающим тускнуть солнцем. Под нами простиралась мохнатая серая пелена, похожая на сероватую вату, скрывшая заснеженные конусы сопок, застывшие извивы рек. Самолёт шёл на автопилоте. Мерно гудели моторы.
Я занял место рядом с Коровиным, время от времени приоткрывая меховое одеяло, в которое он был закутан с головой. Николай спал после укола морфия. Дыхание стало ровным, глубоким. На бледном, осунувшемся лице красноватой полоской выделялись тонкие искусанные губы.
Промёрзнув в неотапливаемом салоне, я протиснулся в пилотскую и устроился на маленькой скамеечке между креслами лётчиков.
– Как там дела у Коровина, доктор? – спросил Титлов, сдвигая со лба шлемофон.
– Пока вроде бы нормально. Спит. А что же там произошло с Осиповым, Михал Алексеич? Я ведь до сих пор толком ничего и не знаю.
– Мы уже подлетали к станции, когда радист передал сообщение, что полосу только что сломало. Целым остался кусок метров в пятьсот. Я прикинул и решил, что этого нам за глаза хватит, и, сделав круг, пошёл на посадку. Осиповский Си-47 стоял по другую сторону трещины. Мы быстро разгрузились – светлого времени оставалось в обрез – и пошли на взлёт. А минут через двадцать Челышев крикнул мне из радиорубки: «Алексеич, возвращаемся обратно: Осипов разбился». Я развернул машину на 180˚ и по газам – на станцию. Сели нормально. Я выскочил из машины – и бегом к осиповскому самолёту, черневшему среди торосов. Первым на пути я встретил Водопьянова. Он медленно брёл, держась за голову. Между пальцами стекали струйки крови. Я кинулся к нему. Спрашиваю: «Михал Васильич, живой?»
А он и отвечает: «Чего со мной сделается, не впервой падать. Шишка к шишке – деньги к деньгам».
Я проводил Водопьянова до палатки, и там Сомов рассказал мне, что приключилось с самолётом. Видимо, полосы не хватило, и пилот вынужден был круто набирать высоту. Вот машина и сорвалась. Накренилась и, скользнув на крыло, стала падать. Царапнув консолью левой плоскости верхушку высокого тороса, машина зацепилась левым колесом за глыбу льда, и стойку шасси срезало как ножом. Самолёт, словно мяч, взмыл вверх на десяток метров. Его развернуло вправо, и он, ударившись второй стойкой о торосы, снова подскочил вверх и рухнул метрах в восьмидесяти от аэродрома.
Слушая рассказ Титлова, я вдруг с поразительной чёткостью представил себе всю эту картину. Какой ужас! Только что зимовщики радостно пожимали лётчикам руки, желая им мягкой посадки. И вдруг одно мгновение, грохот удара и… тишина. Страшная тишина смерти.
– Командир, – прервал рассказ Титлова штурман, – до Сеймчана осталось километров триста. Пора снижаться.
Самолёт долго пробивал облачность, и наконец на высоте 600 метров сквозь поредевшие облака открылась безрадостная картина заснеженной тайги, застывшей в морозных объятиях. Проплыла под крылом белая лента Оймолона.
– Смотрите – посёлок, да ещё какой огромный, – сказал Федотов, показывая пальцем на видневшиеся длинные шеренги одноэтажных зданий. – Вроде бы такого на карте и нет.
– Какой это, к чёрту, посёлок, – процедил сквозь зубы Титлов. – Это же концлагерь. Видишь, вокруг колючка в три ряда, а по углам сторожевые вышки.
Это действительно был концлагерь, укрытый тайгой от посторонних глаз. И не один. Не прошло и десяти минут, как снова показались прямоугольники бараков. И снова колючая проволока и похожие на скелеты сторожевые вышки. За ним ещё один, второй.
– Мама родная, – прошептал Челышев, – да сколько же здесь народу мается. – Он оглянулся, словно опасаясь, не услышал ли кто посторонний эту крамолу.
Наконец в морозной дымке просверкали огоньки Сеймчана. Самолёт мягко приземлился на укатанную посадочную полосу и покатил к аэродромному домику. Не успели затихнуть двигатели, как у борта лихо остановились сани – розвальни, запряжённые парой покрытых инеем лошадей. За ними вторые. С них соскочили двое в белых полушубках, перетянутых офицерскими ремнями, и подбежали к дверце, на ходу придерживая кобуры с наганами.
– Кто командир машины? – зычно крикнул мужчина с капитанскими погонами.
– Командир самолёта Титлов, – представился Михаил Алексеевич.
– Где там ваш раненый? Быстренько разгружайтесь, – скомандовал капитан и вдруг, понизив голос, добавил: – Оружие взять с собой. Имеется информация, что зэки готовят нападение. Кто-то им сообщил, что самолётом привезут деньги.
«Ничего себе перспективочка», – подумал я, запихивая за пазуху свой кольт.
Коровина со всеми предосторожностями вынесли из самолёта и уложили в сани, тщательно завернув с головой в
