Полярные дневники участника секретных полярных экспедиций 1949-1955 гг. - Виталий Георгиевич Волович
Я так и ахнул: вместо предмета моих романтических грёз, сверкающего воронёной сталью и отливающего чернью барабана кольта, в руках у начальника спецотдела оказался пистолет, похожий на обыкновенный армейский ТТ. Не заметив моего разочарования, начальник тщательно обтёр пистолет ветошью и, примерив по руке, уважительно сказал:
– Хорошая машина. С такой не только на медведя, на мамонта можно ходить. А вот в этой «цинке» – две сотни патронов. Вот только с кобурами промашка вышла. Не подвезли. Но ты не беспокойся. Я по нашей линии уже дал команду в Тикси. Там пошьют кобуры. Ну, до завтра, – добавил он. – Всё это хозяйство загрузим на борт Титлову.
И вдруг он подошёл ко мне, обнял и сказал:
– Желаю удачи, доктор. Чтобы льдина не лопалась и больных было поменьше.
Теперь оставалось только получить полярные шмотки. Я отправился на вещевой склад, и скоро облезший брезентовый мешок заполнился пахнувшим нафталином обмундированием.
Я сменил модные полуботинки на меховые сапоги, нахлобучил пыжиковую шапку, набросил на плечи меховой «реглан» цвета разведённого какао, называющийся почему-то «француженкой», и поволок полученное добро в красный уголок. Устроившись в кресле, я извлёк из кармана после долгих поисков трубку «Данхилл», набил её пахнувшим мёдом табаком «Золотое руно» и закурил. Синие кольца дыма поплыли к потолку. До отлёта оставалось ещё часов десять, так что надо было набраться терпения, которое, по словам великого Нансена, является «величайшей добродетелью полярника». Устроившись поудобнее, я накрылся «француженкой» и задремал.
Ночью я несколько раз подбегал к окну: как там погода? Ведь понедельник, да ещё 13-е число, по мнению многих лётчиков, не самый удачный день для вылета. Но в Арктике, видимо, жили по другим законам, и мы, невзирая на столь неблагоприятное сочетание, покинули без помех московский аэродром, а через шесть часов благополучно приземлились в Архангельске на Кегострове. Переночевав, самолёты взяли курс на восток: Амдерма, Косистый, Хатанга, Тикси. Здесь мы задержались на двое суток: надо было получить продовольствие. Вскоре грузовые кабины заполнили десятки оленьих туш, банки с пельменями, изготовленными руками жён тиксинских старожилов. Перед самым отлётом на собачьей упряжке подкатил укутанный до бровей красный молодец и обрадовал нас несколькими мешками свежего картофеля, тщательно укутанными в старые ватные одеяла, и ящиком репчатого лука.
Местный «особист» вручил мне пакет с одиннадцатью брезентовыми кобурами, одну из которых я мигом приобщил к делу, привесив к поясу. Ещё одна посадка в Певеке, беспокойная ночь, проведённая в борьбе с голодными клопами. Последний перелёт, и вот самолётные лыжи скользят по обледенелому полю аэродрома на мысе Шмидта. Здесь царит настоящая зима. Одноэтажные домики посёлка до самых крыш заметены снегом. По широким улицам гуляет позёмка. Двадцатиградусный мороз с непривычки безжалостно кусает щёки и нос, заставляя кутаться в шарф. Чувствуется приближение полярной ночи, уже окутавшей посёлок серыми сумерками.
Разместившись в скромном домике аэродромной гостиницы, все, наскоро пообедав, собрались на командном пункте аэродрома.
– Работать будем по следующему плану, – сказал Водопьянов. – Первыми к Сомову пойдут Осипов с Титловым. С ними полечу я, Алексей Фёдорович (Трёшников. – В.В.) и Миляев. Обратным рейсом захватим зимовщиков, завершивших работы на станции. Доктор остаётся на Шмидте и проследит за сохранностью грузов. Завтра вторым рейсом отправим его тоже на льдину. Как только машины будут готовы – вылетаем.
25 октября в 11 часов по Москве все – и улетающие, и провожающие – собрались на аэродромном поле. Перед самой посадкой в самолёт Трёшников вдруг отозвал меня в сторону и, закрываясь от пронизывающего ветра, сказал:
– Вот что, Виталий, хочу с тобой посоветоваться как с врачом по одному деликатному вопросу.
– Слушаю вас внимательно, Алексей Фёдорович.
Трёшников на минуту задумался.
– Дело вот ведь какое. У Михал Михалыча незадолго до нашего отлёта умер отец. У меня в кармане письмо Серафимы Григорьевны (жена Сомова. – В.В.) с этим печальным известием. Я вот всё голову ломаю – отдать письмо или не отдать. Зимовать в полярную ночь с такой тяжестью на сердце – это огромное испытание.
– Лучше не отдавать, – сказал я, подумав. – Как он перенесёт, не сорвётся ли?
– Да нет, не сорвётся. Я Михал Михалыча давно и хорошо знаю. Человек он крепкий. Выдюжит. Но я всё же ещё подумаю. А за совет спасибо.
Трёшников натянул поглубже капюшон меховой куртки, и его грузная фигура исчезла в просвете самолётной дверцы.
Ровно в 12 часов самолёты один за другим поднялись в воздух и вскоре растворились в сумерках наступающей полярной ночи. Я медленно поплёлся в аэродромную гостиницу, закрываясь от резких порывов ветра. Значит, ещё одна ночь ожидания.
Но ни я, ни оставшийся экипаж Пе-8 предположить не могли, сколь горький сюрприз преподнесёт нам судьба.
Время шло к ужину, когда дверь моей комнаты распахнулась и на пороге возникла заснеженная фигура штурмана Николая Зубова.
Запыхавшись от быстрого бега, он, едва переведя дыхание, выпалил охрипшим от мороза и волнения голосом:
– Беда приключилась, доктор! Давай скорей на КП. От Бармалея (это была кличка лётчика Титлова) радиограмма. Лёша Челышев (радист Титлова) отстучал 25–25 – «Имею на борту раненых и больных». Осипов разбился.
Одеваясь на ходу, я помчался на командный пункт аэродрома. Там уже собрался весь экипаж Задкова. Они стояли тесной кучкой, вполголоса обсуждая происшествие. Завидев меня, начальник авиапорта сказал, не скрывая беспокойства:
– Произошло несчастье: Осипов разбился. Как это случилось – пока не известно. Очень опасаюсь, что он захватил с собою зимовщиков, которых решено было заменить на станции. Если моё предположение подтвердится – тогда полный капец. Лазарет у нас маленький, человек на пять, не больше. Где раненых размещать – ума не приложу! Вы до прилёта Титлова сходите в лазарет стройбата, и чтоб подготовили всё к приёму пострадавших. Команду я уже дал. Но врач у нас молодой, только недавно окончил военно-медицинскую академию. Сами понимаете, какой из него помощник.
На пороге лазарета меня уже ждал его начальник – лейтенант медицинской службы с юным, немного испуганным лицом. Однако парень он оказался расторопный. В автоклаве уже стерилизовалось бельё. В двух больших электрических стерилизаторах, заполненных хирургическими инструментами, кипела вода. Ампулы с кровью, извлеченные из холодильника, лежали на тумбочке, отогревались, обёрнутые одеялами. Хирургический стол и кушетка были застелены чистыми простынями. Бывших обитателей лазарета выписали и отправили долечиваться в казарму.
Осталось только ждать. О, каким мучительным было это ожидание! Я не выдержал и отправился на аэродром встречать самолёт. Было морозно. Ветер гнал по полю потоки снежной пыли. Я отмерил не одну тысячу шагов, когда, наконец, на северо-востоке послышался гул моторов. Титлов с ходу направил машину на лётную
