Моя Наша жизнь - Нина Фонштейн
В то время эти простые и понятные движения требовали решения райисполкома или суда. Придя в райисполком, я поняла, что моя судьба попасть на прием к заместителю председателя райисполкома Ивану Тарасенко. Я подготовила заявление и вошла в кабинет. Иван понял проблему, «вошел в положение» и пообещал помочь, а через две недели мы получили официальный отказ за его подписью. Спустя пару месяцев хлопот мы получили разрешение на обмен через суд.
Марк Львович Бернштейн
Я не прерывала учебу, но мама с Мишей справлялась с трудом, поэтому я оформила свободное посещение и сдавала все на пятерки (было две четверки за пять лет) исключительно благодаря подробнейшим Юриным конспектам. Он подрабатывал по вечерам и ночам на заводе кислородного машиностроения, но на лекции ходил регулярно.
Я ходила на лекции выборочно, в зависимости от моего интереса к предмету или преподавателю.
Одним из лучших преподавателей был, разумеется, Марк Львович Бернштейн. К тому же он читал нам основы металловедения, которое я хотела видеть моей специальностью. Ему было чуть больше сорока, он ходил в коротком пальто и кепке и, как я теперь понимаю, пижонил перед обожавшей его аудиторией.
Когда мы были на пятом курсе, он защитил докторскую диссертацию, где многое объяснялось ролью дислокаций, достаточно нового тогда параметра. Известна анекдотическая быль, что в пятидесятые годы, после первых трактовок открытий Тейлора, объяснявших реальную прочность и поведение металла при деформации наличием в нем внутренних дефектов – дислокаций, в «Ленинградской правде» вышла серьезная статья под громким заголовком: «Советский металл не может быть дефектным».
Теорию дислокаций как нечто оспоримое Бернштейн читал нам как факультативный курс после плановых лекций. Еще много лет спустя профессор Шмаков, заведующий кафедрой металловедения МИЭМА, на заседании ученого совета МИСиС попросил диссертанта:
– А теперь объясните ваши результаты без этих, без дислокаций.
Всем запомнилась последняя в семестре лекция Марка Львовича и ее окончание, приготовленное под аплодисменты. У него спросили, как он принимает экзамены и чем руководствуется при конкретных оценках. М. Л. ответил притчей, которую, в свою очередь, слышал от профессора Гудцова, руководителя кафедры в его бытность студентом:
– Сдает студент экзамен. Все говорит вроде правильно, но не твердо. Профессор задает дополнительный вопрос – ошибка. Еще один – правильно, но не твердо. Еще один – ошибка. Тогда, чтобы подготовить студента, профессор спрашивает: «Допустим, вы едете в трамвае, билет стоит 15 копеек, а у вас четырнадцать. Разве даст вам кондуктор билет?». На что студент ответил не задумываясь: «Если не сволочь – даст!».
С этими словами Марк Львович артистично вышел из аудитории под наши восторги.
Так оно и было по жизни. Он был очень широким человеком, не запрещал пользоваться учебниками на экзамене, различая выученное или только сейчас прочитанное от понятого.
Особой его чертой была душевная щедрость. Никогда не подсчитывал, повлияет ли его ходатайство о ком-то или обращение к кому-то на возможность потом попросить что-то для себя. Брался за трубку телефона, чтобы помочь, не дожидаясь прямой просьбы.
Поскольку он был еще и обаятельным относительно молодым мужчиной, я пялилась на него, почти не отрываясь. Девочек в нашем потоке было немного, и мое внимание не осталось незамеченным. Чтобы не оставлять маму с Мишей на целый день, мы обычно сдавали экзамены с Юрой в разные половины дня. Была зима, я сдала экзамен, получила пятерку, побежала в Серпуховской универмаг, купила Мише деревянную лопатку и стояла под дверью, поджидая сдававшего экзамен Юру, чтобы вместе пораньше бежать домой.
Марк Львович несколько раз выходил из аудитории, с интересом рассматривал лопатку, которую я покручивала. Потом получил пятерку и Юра, вышел в коридор, взял у меня лопатку. Опять вышел Марк Львович, задумался, спросил (фамилии у нас с Юрой были разные):
– Это у вас общая лопатка?
Наверно, осудил меня, что строила глазки, но мы сохраняли контакт и после окончания института. Я часто приходила к ним в церковь на Софийской набережной рядом с расположенным тогда посольством Великобритании, которую Бернштейну удалось как-то выбить под лабораторию. Марк Львович шутил:
– Лишили нас возможности говорить: здесь не в церкви, вас не обманут.
Я общалась с ним, с Володей Займовским, Люсей Капуткиной, наверстывала неполное свое образование по выбранной в итоге специальности.
Марк Львович был очень любим сотрудниками, вырастил четырех докторов наук, ему нисколько не мешало, что они как бы сравниваются с ним, искренне гордился ими.
Об антисемитизме «не антисемитов»
Выработанная годами привычка воспринимать проблемы, связанные с моей фамилией, без избытка эмоций, помогала. Ну не предложили мне остаться в аспирантуре, несмотря на диплом с отличием, так я и не очень любила свою изначальную специальность литейщика и планировала развиваться как металловед.
Немного больнее воспринимались неудачи Юры, фамилия которого была как красная тряпка для быка. Ничего не светило и, когда нашлась вакансия как бы строго под него, его не утвердил отдел кадров ВИАМа.
Спустя шесть месяцев после первой встречи с Юрой, когда выяснилось, что альтернативы нет, Сергеев (будущий Юрин начальник) свел Юру с кадристами его института. На счастье заведующий кадрами ВНИЭМа оказался бывшим военпредом «Компрессора», на котором Юра работал более трех лет после института, и получился разговор «за жизнь», что и помогло Юре начать новую карьеру металловеда магнитотвердых материалов. Тут ничье вмешательство, кроме счастливого случая, помочь не могло.
Однако совершенно откровенная несправедливость с моим племянником подвигла меня на попытки борьбы, что закончилось не просто большим ничем, но и новым взглядом на ситуацию и на некоторых близких мне людей, которых антисемитами никогда не считала и которые, скорее всего, ими и не были.
Боря (Борис Глейзер) поступал в МИСиС на физику металлов и набрал 15 баллов из 15 (считали в тот год какие-то три основных предмета). Тем не менее, его на эту специальность не приняли и предложили поступать на прокатное производство, что в итоге он принял.
Я уже была давно кандидатом наук, часто бывала в родном институте, чувствовала себя вправе зайти к председателю приемной комиссии Вулию Аршаковичу Григоряну (когда-то он преподавал у нас физхимию) и с обидой изложила суть дела. Григорян стал утверждать, что сдавших на все пятерки было больше, чем мест (я проверила это заранее, но мне было неудобно ловить его на неправильном изложении фактов), что прокатное производство – тоже хорошая специальность и т. д.
Мне стало неловко
