Моя жизнь и стремление. Автобиография - Карл Фридрих Май
Я услышал, почувствовал этот крик и закричал, вторя ему, хотя был просто бедным, невежественным мальчиком, которому в то время едва ли исполнилось девять лет.
Фауст Гете ничего не мог бы сказать мне, ребенку. Откровенно говоря, он даже сегодня не говорит мне то, что вероятно, хотел бы и должен был бы сказать человечеству.
А вот эти куклы говорили громко или почти громко, и то, что они говорили, было большим, бесконечно огромным, потому что это было так просто, так бесконечно просто: дьявол, который может вернуться к Богу только тогда, когда он приведет с собой людей!
И нити, эти нити; и все поднимаются в середину Неба! И все, все, что там движется, зависит от креста, от боли, от мучений, от земных страданий.
То, что не находится на этом кресте, лишнее, неподвижно, мертво для Неба!
Правда, эти последние мысли тогда не приходили мне в голову долгое время, но бабушка говорила так, разве не так отчетливо, и то, что я не видел прямым зрением, я начал прозревать.
Как и прихожанам, мне приходилось посещать церковь дважды по воскресеньям и в праздничные дни, и я был счастлив этому. Я не могу вспомнить, чтобы когда-либо пропустил одну из этих служб.
Но я достаточно искренен, чтобы сказать, что, несмотря на все наставления, которые находил там, я никогда не получал такого неописуемо глубокого впечатления от церкви, как от кукольного театра. С того вечера и до наших дней театр представлялся мне местом, через чьи ворота не должно проникать ничто нечистое, искаженное или нечестивое.
Когда я спросил кантора, придумавшего и написавшего эту пьесу, он ответил, что она не об одном человеке, а о душе всего человечества, и что великий, знаменитый немецкий поэт Вольфганг Гете создал прекрасное произведение искусства, но оно написано не для кукол, а для живых людей.
Я быстро произнес:
«Господин Кантор, я тоже хочу стать таким великим поэтом не для кукол, а писать только для живых людей! Как мне это начать?»
Тогда он посмотрел на меня долгим взглядом и с почти жалостливой улыбкой ответил:
«Начни, как хочешь, мой мальчик, ведь в основном это будут куклы, которым ты найдешь свое применение, и твое Существование будет принесено в жертву».
Конечно, я осознал это решение значительно позже, но эти два вечера, несомненно, оказали решающее влияние на мою маленькую душу.
Бог, человек и дьявол стали, да и всегда были моими любимыми темами, а мысль о том, что большинство людей — это просто куклы, которые не двигаются сами по себе, но движимы, лежит в основе всего, что я делаю.
Держит ли Бог, дьявол или человек, Царь Духа или князь оружия, крест с нитями в своих руках, чтобы влиять на людей, ничто никогда не происходит так уж скоро, но всегда последствия открываются значительно позже.
Через некоторое время я узнал и произведения, написанные уже не душой народа, а поэтами для театра, и тогда я снова вернулся к своему барабану.
Группа актеров на время поселилась в Эрнсттале. Теперь это был не кукольный театр, а настоящий театр. Цены были более чем умеренные: первое место 50 пфеннигов, второе место 25 пфеннигов, третье место 15 пфеннигов и четвертое место 10 пфеннигов, правда, только стоя.
Но, несмотря на эту дешевизну, более половины мест каждый день все-таки оставались пустыми. «Артисты» попали в долги. Режиссер впал в ужас. Он уже не мог платить за аренду помещения. И тогда ему явился спаситель, и этим спасителем стал я.
Однажды во время прогулки он встретил моего отца и пожаловался ему на свои беды. Оба посовещались. В результате отец скоро пришел домой и сказал мне:
«Карл, бери свой барабан; мы должны их поддержать!»
«Как?» — спросил я.
«Ты должен трижды побарабанить Прециозе и всем ее цыганам на сцене».
«Кто такая Прециоза?»
«Молодая красивая цыганка, которая на самом деле дочь графа. Ее ограбили цыгане. Теперь она возвращается и находит своих родителей. Ты барабанщик и получишь блестящие пуговицы и шляпу с белым пером. Это привлечет зрителей.
Об этом будет извещено. Если „зал“ будет полон, директор даст тебе пять новых грошей; но если не полон, ты ничего не получишь. Завтра в 11 часов репетиция».
Я, разумеется, пришел в восторг. Цыганский барабанщик! Дочь графа! Блестящие пуговицы! Белое перо! Трижды по всей сцене! Пять новых пенсов!
Следующей ночью я очень мало спал и явился на репетицию со своим барабаном в точное время.
Все прошло очень хорошо. Мне понравились все артисты. Директриса погладила меня по щеке. Режиссер похвалил мое умное лицо, смелость и понимание. Но и моя роль тоже довольно проста. Возможно, я бы сделал это за сорок пфеннигов. Даже и за тридцать пфеннигов это великолепно.
Но отец присутствовал там и не уступил ни на грош, потому что он признавал мою художественную ценность и не позволил ни продать, ни предать себя.
Я должен был появиться только один раз за пятьдесят пфеннигов, маршируя впереди большого цыганского выхода.
Я стоял на заднем плане, цыгане позади меня.
Напротив меня с другой стороны стоял директор, игравший старого судебного пристава Педро.
Когда он поднимал правую руку, это было знаком для меня немедленно начать марш и после трех барабанных дробей снова исчезнуть таким же образом. Это было очень просто; ошибиться было невозможно.
Я обнаружил блестящие пуговицы сразу после репетиции. Маме пришлось их пришивать для меня. Их было более тридцати; они полностью не умещались на моем жилете.
Днем мне принесли шляпу с белым пером. Она была выставлена в окно как реклама и сделала свое дело.
Мне нужно было приготовиться за четверть часа до начала выступления.
Жена директора встретила меня с сияющим лицом, потому что зрительный зал был уже настолько заполнен, что несколько «коробок», были быстро поставлены впереди по цене десять центов за место. Их тоже быстро продали.
Отец, мать и бабушка получили бесплатные места.
В тот день я был очень ценным ребенком. Это отношение вокруг меня распространилось настолько, что жена режиссера почувствовала желание положить мне пять новых пенни в правый карман брюк, перед открытием занавеса. Это значительно повысило мою уверенность и мой творческий энтузиазм.
И вот они, великие,
