Моя жизнь и стремление. Автобиография - Карл Фридрих Май
События первого действия происходили в Мадриде. Я не имел к этому никакого отношения. Я сидел в гримерной и слушал, что говорят на сцене. Меня позвали туда.
Я пристегнул барабан, надел шляпу с перьями и отправился к своим пейзанам.
Дон Фернандо и Донна Клара вместе с остальными стояли на сцене.
Пристав замка Педро, который должен был подать мне сигнал, прислонился к заднему фону. Он увидел, как я иду таким энергичным шагом, и отчего-то решил, что я направляюсь прямо на подиум. Поэтому он быстро поднял правую руку, чтобы этого не допустить.
Но я воспринял это, разумеется, как знак поддержки, хотя цыган еще не было позади меня, и начал свою барабанную дробь, маршируя по сцене кругами.
Дон Фернандо и Донна Клара застыли в шоке.
«Мошенник!» — крикнул судебный пристав, когда я проходил мимо него. Он возник из-за заднего фона, чтобы ухватить меня и утянуть, но я уже прошел мимо него.
На каждом шагу мне жестами велели остановиться и уйти; но я настаивал на том, о чем договорились прежде, а именно три прохода по сцене.
«Мошенник!» — закричал судебный исполнитель, когда я проходил мимо него во второй раз, и сделал это так громко, что, несмотря на барабанную дробь, его можно было слышно по всему залу.
Оттуда ответили громким смехом, но я уже начал свой третий раунд.
«Браво, браво!» — раздавались аплодисменты и крики публики.
Наконец испуганный герр директор, игравший Дона Фернандо, заметил передвижение. Он подскочил ко мне, схватил меня за обе руки, так, что мне пришлось остановиться и дать голеням отдохнуть, и загремел на меня: «Мальчик, ты молодец? Стой!»
«Нет, не останавливайся, просто продолжай, продолжай!» — засмеялся кто-то в аудитории.
«Да, продолжай, продолжай и дальше!» — ответил я и оторвался от него. — «Цыгане должны прийти! Вон банду, вон банду!»
«Да, вон банду, вон банду!» — кричала, рычала и выла публика.
Но я пошел дальше и снова начал свое кружение.
И вот она вышла, банда, хотя теперь уже по необходимости, Вианда, старая цыганка, и следом за ней все остальные.
Теперь, собственно, и началось, движение, три раза по кругу, а затем снова на заднем плане.
Но публику это не удовлетворило.
Она кричала: «Вон банду, вон!»
И нам приходилось начинать движение снова и снова.
А в конце номера дважды пришлось выйти.
Было ли это удовольствием! Вопрос.
Теперь мне действительно больше нечего было делать, и я вполне уже мог уйти, но режиссер все еще меня не отпускал. Он написал для меня короткое обращение, которое я должен был выучить наизусть и произнести в конце выступления. Он пообещал мне еще пятьдесят пфеннигов, если я хорошо справлюсь. Это воодушевило мою память.
Когда спектакль закончился и аплодисменты начали стихать, я снова вышел, барабаня, а затем вышел к пандусу и попросил «джентльменов» не уходить сразу, потому что жена директора будет продавать абонементы по подписке.
Напоминая смысл сегодняшних аплодисментов, в конце выступления режиссер дал следующую формулировку:
«Так ррррэйн, засунули руку в мешок! И рррраус с деньгами, рррраус!»
Это было встречено не кривой улыбкой, а доброжелательным смехом и имело желаемый успех.
Все лица сияли, как у высшего руководства, так и у всех других артистов, и я не был исключением, потому что получил не только свои пять новых пенни, но и бесплатный абонемент, который действовал на все время пребывания нашего отряда в течение всего года. Я использовал его неоднократно, когда отец позволял мне пойти.
Между прочим, в этом добром коллективе почти не было моральной опасности для публики: когда однажды режиссер пришел поиграть в кегельбан и его спросили по этому поводу, почему он так старался удалить все нежные и чувствительные любовные сцены из своих произведений, то он ответил:
«Отчасти из морального чувства долга, а отчасти из мудрых соображений. Наш первый и единственный любовник слишком стар и уродлив для таких ролей».
В предметах, которые я встречался, я искал крест и нити, которыми приводятся в движение куклы.
Я был слишком молод, чтобы его найти.
Это было отложено на более позднее время.
Я еще не был готов узнать Бога, дьявола и человека.
Это бывает со мной очень часто даже сегодня, хотя эти три фактора не только самые важные, но и единственные, из взаимодействия которых должна строиться драма.
Я говорю это сейчас, как мужчина, как поживший человек.
Тогда же, будучи ребенком, я ничего не понимал в этом и позволял себя впечатлять пустой наружной видимостью, как и любой другой ребенок, большой или маленький.
Люди, которые писали такие пьесы для постановки на сцене, казались мне богами. Но если бы я имел возможность выбора, я бы рассказывал не про цыган конокрадов, а сказку про мою чудесную Ситару, про Ардистан и Джиннистан, про кузницу-призрак Кулуба, про искупление от земных мук и подобное этому!
И вот я снова оказался здесь, в одной из тех точек, где меня вытащили из тисков, что есть и у других детей, и которые мне также так необходимы, в мир, которому я не принадлежал, потому что использовать его могут только избранные мужчины, да и то в зрелые годы.
И еще кое-что стоило бы добавить к этому.
Мои родители были евангелистами-лютеранами. Соответственно, я был крещен в евангелическо-лютеранской вере, получил евангелическо-лютеранское религиозное воспитание и обучение, а когда мне исполнилось четырнадцать лет, я был конфирмован по евангелическо-лютеранскому обряду.
Но это никоим образом не привело к высокомерному предубеждению против людей разных других вероисповеданий. Мы не считали себя лучше или более призванными, чем они.
Наш старый пастор был уважаемым джентльменом-филантропом, кто даже и не думал о том, чтобы сеять религиозную ненависть в помещениях своего церковного храма.
Наши учителя думали так же.
И те, кто здесь имел наибольшее значение, а именно отец, мать и бабушка, все трое изначально были глубоко религиозными, но обладали той врожденной, необучаемой религиозностью, которая не вовлекается ни в какие ссоры и, прежде всего, ставит каждому задачу быть просто хорошим человеком. Если да, то ему тем легче обосновать, что он хороший христианин.
Однажды я слышал, как пастор разговаривал с директором школы о религиозных различиях. Тогда первый сказал: «Фанатик никогда не бывает хорошим дипломатом».
Я запомнил это.
Я уже говорил, что ходил дважды каждое воскресенье и в праздничные дни в церковь, но без фанатизма и даже без намерения заслужить похвалу.
Я молился каждый день, в любой
